Проблемы цивилизации — 2
В предыдущей главе мы с Вами получили представление о том, «сколь остры последствия вымывания денег из обращения в Капитал, и какую угрозу они несли устойчивости социумов и самой их жизни. Однако деньги оказались настолько энергоэффективным посредником обмена и совершенным инструментом сбережения, что после их появления обратный возврат к натуральному обмену стал невозможным. Поэтому государства Древнего мира и Средних веков были обязаны создать механизмы купирования самовоспроизводившейся ключевой проблемы. Подходы к ее решению можно условно разделить на три основных группы: 1) меры по увеличению физических объемов денег в обращении, 2) уменьшение потребности контура обмена в золоте и серебре, 3) активная обратная переработка свободных капиталов в платежеспособный потребительский спрос. Самая очевидная мера увеличения физических объемов денег в обращении — интенсификация добычи золота и серебра. Их месторождения в большинстве своем бедные и трудоемкие, поэтому явно не успевали за Капиталом, пылесосившим деньги несравненно быстрее их регенерации в обращении. Хотя ряду царств, следует признать, выпало геофизическое счастье обнаружить у себя настоящие россыпи драгоценных металлов, менявшие их судьбу. К таким, в частности, относилась Лидия. Изначально это было микроскопическое город-государство Сардис или Сарды, как затем оказалось, с волшебным Джокером в рукаве — поблизости протекала золотоносная река Пактол. Плутарх 46-125 писал, что ее воды в изобилии несли золотой песок. Он и стал основным средством стабилизации денежного обращения Лидии, как следствие, ее короткого, но яркого взлета. Лидии, прежде чем состояться как царству, не хватало военной мощи, дабы справиться с кочевыми племенами киммерийцев. Но то не беда, если у тебя есть личная «золотая антилопа»: около 660 до н.э. лидийцы обратилась за помощью к Ассирии, самой сильной на тот момент военной машине Передней Азии, естественно, в обмен на уплату мзды. А в 630-х до н.э., когда Ассирия стала явно слабеть накануне окончательной своей гибели в 609 до н.э., Лидия вышла из-под ее крыла. Далее она самостоятельно справилась с ослабевшими киммерийцами и приступила к расширению своих владений за счёт греческих городов Малой Азии.
Однако все перечисленное выше — банальные для маленького, но богатого царства действия. Необычность Лидии в том, что помимо золота ее бурный расцвет обеспечил совершенный в правление Гигеса 680-644 до н.э. прорыв в денежном обращении — изобретение чеканки монет. На маленьких слитках стандартного размера и веса начали выбивать номинал, сообщавший об их ценности даже неграмотным крестьянам. Так слиток превратился в монету. Ее достоверность и номинал подтверждались царским штампом — эмблемой головы льва. Первые монеты чеканились из сплава золота и серебра, в котором содержание последнего превышало 50%. Использование стандартных слитков, заранее взвешенных и проштампованных царским монетным двором, убрало трудоемкий этап каждой сделки — взвешивание и проверку подлинности денег. Данный шаг позволил не только убрать данные энергозатраты из гигантской массы обменных операций, тем самым еще более повысив энергоэффективность товарно-денежного обмена, но и вовлечь в него огромную массу безграмотных субъектов экономики. Наличие золотого источника наряду с инновационной оптимизацией товарообменных операций обеспечили небывалый расцвет лидийской торговли. Он пришелся на правление царя Креза 562-546 до н.э., самого известного и богатого из правителей Лидии. Крез первым приступил к чеканке монет отдельно из чистого золота и серебра. Идиоматическое выражение «богат как Крез» — это о нем. Основное его богатство, также как и предшественников, выросло не из завоеваний, а из реки Паткол и торговой сметки.
«Разнообразие и изобилие коммерческих товаров вскоре привело к еще одному новшеству — розничному рынку. Правители Сардиса ввели новую систему, по которой каждый, даже посторонний, если у него было что продать, мог прийти на центральный рынок, вместо того, чтобы разыскивать дом, где могли купить его масло или драгоценности. Бесчисленные лавки выстроились на рынке, и каждый торговец специализировался на определенном товаре. Торговля стала для лидийцев настолько важной, что Геродот назвал их нацией «мелких торгашей». Коммерция создала сказочные богатства Крезу, но он и знатные семьи проматывали свои состояния. У них развился неуемный аппетит к роскоши, и они оказались втянутыми в игру все большего потребительства. Каждая семья, например, пыталась воздвигнуть надгробие больше, чем у соседних семей. Они украшали памятники орнаментами из слоновой кости и мрамора, устраивали тщательно продуманные похороны, погребая своих умерших родственников с золотыми лентами на голове, с браслетами и кольцами. Элита Сардиса пускала свое новое богатство на потребление вместо того, чтобы вкладывать его в производство [здесь автор впадает в заблуждение: на самом деле погребальная индустрия и элитарное потребление не минус, а плюс — относятся к эффективным инструментам регенерации денежного обращения]. Крез завоевывал и строил. Он использовал свое несметное богатство для завоевания почти всех греческих городов Малой Азии, включая великолепный Эфес, который потом перестроил в еще более величественном стиле» (Д.Везерфорд, «История денег. Борьба за деньги от песчаника до киберпространства»). Лидия в итоге превратилась в настоящее большое царство, захватив в процессе экспансии почти половину Малой Азии. Ее блистательный полет был прерван в 546 до н.э. персидским царем Киром. Причем Кир даже не успел напасть на Лидию, как Крез первым атаковал его империю, неверно истолковав слова греческого оракула: «Если Крез атакует могущественную Персию, великая империя падет». Крез не стал вникать в тонкость, что в устах велеречивого грека эпитет «великая» мог относиться к самой Лидии. Кир в итоге разбил его наемную армию — грациозному леопарду все же не справиться со слоном.
Лидия не единственная, кто вытащил геофизический Джокер. Как правило, он обеспечивал социуму век-другой благоденствия. Так, Лаврийские рудники предоставили Афинам более двух столетий процветания и доминирования в Греции, буйства ее философской мысли, причем не только Сократа, Платона и Аристотеля. Следующий наглядный пример — Македония. Царь Филипп II 359-336 до н.э., атаковав в 356 до н.э. Фракию, захватил рудники Пангеи. Они стали главным источником золота и серебра для царской казны. По свидетельству Диодора Сицилийского 90-30 до н.э. Македония довела добычу в Пангее с 80 до 1000 талантов — около 26 тонн. Его данные отчасти подтверждены римлянами: захват казны царя Персея после их победы в 168 до н.э. в Третьей Македонской войне принес им почти 160 тонн золота. Интенсивная добыча стабилизировала финансы, экономику, сам социум, позволила содержать большую постоянную армию, основой которой стала знаменитая македонская фаланга, построить флот. Филипп II умело прибегал и к подкупу. Известно его выражение: «Осел, нагруженный золотом, возьмет любую крепость». Пассионарность более северного, чем греки, народа, неизбалованного сверхдоходами от внешней морской торговли, наряду со стабильностью денежного обращения и экономики Македонии позволили Филиппу II подчинить в 337 до н.э. Грецию, тем самым подготовить триумф своего отпрыска Александра Великого. За победой Филиппа II последовало почти два века процветания и доминирования Македонии над полисами Греции. Невероятный приток в XVI веке золота и серебра Нового Света обеспечил процветание Испании, но всего лишь век, поскольку против нее в полную силу играл будущий Доминат. К тому времени Большие Капиталы не только сконцентрировали огромные финансовые ресурсы, но также создали крайне эффективные механизмы и накопили богатейший опыт по перекачиванию денег из казны мета-големов в свои сейфы. Поэтому «золотой дождь» Нового Света главным образом обеспечил два века, XVII и XVIII, эйфории классического капитализма последовательно в Северных Нидерландах и Великобритании. На этом мы закрываем тему с Джокером и приступим к обзору альтернативных мер увеличения физических объемов золота и серебра в обращении.
Грабеж как способ увеличения объема денег в обращении. «Разработка» рукотворных «месторождений» золота и серебра оказалась столь же очевидной, как и естественных. Наиболее доступными и наименее трудоемкими оказались погребальные захоронения. Показательный тому пример — опустошение в XII-XI веках до н.э., как раз в канун «катастрофы бронзового века», египетских гробниц: «При последних Рамсесах невероятные события происходили в Фивах и, несомненно, по всему Египту. Кражи, злоупотребления властью, прочие преступления случались во все времена и даже при лучших из фараонов, но еще никто никогда не видел организованных банд, которые грабили гробницы и храмы, где таились огромные богатства, охраняемые главным образом наивностью и суеверием народа. Так было раньше. Страх перед богами, ужас перед загробными карами оберегали храмы и гробницы, пока честная и бдительная стража охраняла некрополь к западу от Фив. Но вот пришел день, когда стража забыла о своем долге. С этого дня все угрожающие надписи утратили свое могущество. Египет обнаружил то, чего не видывал со времен гиксосов — разграбление вечных жилищ мертвых, но теперь этим занимались сами египтяне — ремесленники, писцы, жрецы. Пример был подан сверху. И маленькие люди с маленькими средствами последовали ему, тем более что в смутные времена жизнь неимоверно вздорожала. Продуктов не хватало, и меняли их только на золото или серебро [вспоминаем императив капиталистов нашего Острова — менять товар, в том числе продукты, только на жемчуг]. Так, сообщники некоего Бухафа признаются, что за свою часть добычи приобрели кто поля, кто зерно и ткани, кто рабов» (Пьер Монтэ, «Египет Рамсесов»).
Объем захороненного в Древнем Египте почти за два тысячелетия был колоссальным, что отчасти отсрочило и смягчило его сваливание в смутные времена. За всю последующую историю Человека «месторождений» драгоценных артефактов подобной мощности больше не встретилось, но это не означает, что их не было вовсе. Своего рода золотоносными «жилами» выступили культы, веками, тысячелетиями накапливавшие пожертвования в форме драгоценного наполнения Храмов. В критических ситуациях мета-големы приступали к их «разработке», предварительно охлаждая почитание культов. Одним из первых провел секуляризацию фараон Амасис II 570-526 до н.э., искавший деньги на содержание дорогостоящего флота и наемной греческой армии, принимавшей к оплате за услуги только золото и серебро. Амасис, естественно, был не последним: здесь уместно вспомнить два первых десятилетия советской власти. Если одно частное лицо может обирать другое, пусть и отошедшее в мир иной, то почему мета-големам не позволить себе грабить друг друга в располагающих к тому обстоятельствах? Помыслено — сделано. Длительное время грабеж, особенно морской, был не только юридически узаконен, но и возведен в ранг государственной политики. Яркий тому пример — кругосветная экспедиция Фрэнсиса Дрейка в 1576-1579, обобравшего испанцев не менее чем на 600 тыс. фунтов — более двух годовых доходов английской короны. Львиная доля добычи юридически законно отошла казне Елизаветы I. И то был не единственный эпизод в карьере Дрейка. Хотя по совокупности заслуг его удостоили рыцарского звания, проводы в мир иной ему выпали чисто пиратские — Дрейка похоронили в свинцовом гробу в океане. Справедливости ради, англичане не единственные, кто законно промышлял разработкой подобных «месторождений» золота и серебра. Органичным и самым эффективным продолжением стратегии грабежа стала системная военная экспансия. Она обеспечила доступ к самым обильным внешним «месторождениям» драгоценных артефактов и металлов. Первой трансформацию войны в военную индустрию произвела Ассирия.
Хлынувшая рекой добыча позволила ей первой из великих царств Древнего мира реанимировать денежное обращение, благодаря чему ранее других, уже к IX веку до н.э., выскочить из «катастрофы бронзового века». Непрерывный поток добычи и дани надолго стабилизировали ее денежное обращение, как следствие, товарно-денежный обмен. В итоге Ассирия создала не имевшую до той поры аналогов чисто военную, при этом устойчивую империю. Необходимым условием реализации подобной стратегии является наличие Джокера несколько иного рода — высокой пассионарности социума. Государственная специализация в сфере военной индустрии стала вершиной использования грабежа в качестве инструмента физического наполнения денежного обращения золотом и серебром. Еще одним живительным инструментом его физического пополнения стала внешняя торговля. Продажа продукции на внешних рынках означала приток денег извне, немалая часть из которых перерабатывалась в потребительский спрос в процессе производства товаров. Однако внешняя торговля реанимировала денежное обращение при выполнении важнейшего условия: поддержание положительного сальдо торгового баланса. В противном случае золото и серебро больше утекали, чем поступали извне, перерабатываясь в платежеспособный спрос в других юрисдикциях. Именно выполнение данного условия стало причиной опиумных войн: предпринятые императором меры по ограничению контрабандной торговли опиумом обрушали сальдо торгового баланса Великобритании с Китаем в область отрицательных значений. Какая уж тут жалость к одурманенным папуасам, когда речь шла о самочувствии, возможно, и агонии рабочего тела Домината? По аналогичной причине Великобритания в 1838 г. вынудила Османскую империю подписать кабальный торговый договор, предоставивший ее купцам режим наибольшего благоприятствования на всей территории Империи, освободивший английские товары от таможенных сборов и пошлин. Естественно, это привело к деградации денежного обращения и краху турецкой промышленности, ее экономической и политической зависимости от Великобритании.
Английские товары завоевывали турецкий рынок, тогда как турецкое ремесло и мануфактура приходили в упадок. За первую половину XIX века производство тканей уменьшилось 10 раз, резко сократился выпуск шелковых тканей — отныне почти весь шелк-сырец вывозился за границу. Экономика Османской империи вместо того, чтобы двигаться к индустриальному капиталистическому укладу, надолго застряла в феодальной версии полукапитализма, безнадежно скатываясь к статусу экономической колонии. Если обратить взор в Древний мир, то после «катастрофы бронзового века» из великих держав древности Вавилон первым преуспел в реализации внешнеторговой стратегии. Но прежде он на правах зависимого царства несколько веков пользовался услугами ассирийского военного зонтика и военно-денежного пылесоса, обеспечивавшего платежеспособный спрос на его товарную массу, а с ним стабильность денежного обращения и товарно-денежного обмена Вавилона. Достигнутый на этом фундаменте высокий уровень сельского хозяйства и ремесленного производства наряду с доступом во все уголки имперской Ассирии предопределили преуспевание во внешней торговле Передней Азии. Накопленный опыт и огромные богатства на определенном этапе позволили отказаться от услуг патрона. Вавилонская олигархия, не без помощи Мидии и своевременно предавших союзника скифов, инициировала разгром Ассирии, построив на ее костях военно-торговую Нововавилонскую империю. Ее расцвет пришелся на правление с 605 по 562 до н.э. Навуходоносора II. Главное отличие Вавилона от Ассирии в том, что основным инструментом регенерации его денежного обращения служила не военная индустрия, а внешняя торговля. Однако война по-прежнему оставалась вспомогательным инструментом расширения рынков сбыта и коррекции денежного обращения. Так было пока не случился конфликт взращенной на шумерских традициях олигархии с последним царем Вавилона Набонидом 556-539 до н.э., вынудивший его на десять лет покинуть город, оставив присматривать за ним соправителя Валтасара. С Набонидом Вавилон лишился потока золота и серебра от военной индустрии.
Его царь направил на строительство новой шикарной столицы Тема в центре покоренного Аравийского полуострова, где был возведен дворец наподобие вавилонского. Также Набонид финансировал провинциальные центры Ур и Урук, выбранные им в качестве своей опоры. Меж тем Вавилону одной только внешней торговли для регенерации денежного обращения и спроса оказалось недостаточно. При этом выяснилось, что вместе с дополнительным фундаментом экономической стабильности он лишился и военного зонтика. Последнее стало очевидно с началом экспансии персов. Судорожная попытка восстановить в 543-539 до н.э. отношения с монархом оказалась запоздалой. Нововавилонская империя рухнула в 539 до н.э., всего на семь десятилетий пережив растерзанную ею Ассирию. На этом мы закрываем знакомство с первой группой инструментов, направленных на увеличение физических объемов денег в обращении. В нее помимо внешней торговли, особенно успешной, ежели приправлена дипломатией канонерок, вошли физическая добыча золота-серебра, а также грабеж, в том числе системный, вплоть до уровня военной индустрии. Далее мы приступаем ко второй группе инструментов, направленных на уменьшение потребности контура обмена в золоте и серебре. Первый из них — двухконтурная система денежного обращения. Очевидная возможность снизить потребность в золоте и серебре — их замена суррогатом. В Древней Греции, а затем в Риме проблему их дефицита попытались решить созданием второго контура денежного обращения — чеканкой медяков из сплава меди с оловом и свинцом. В модели Острова примерно так выглядело бы признание деньгами в дополнение к жемчугу ракушек. Второй контур, несмотря на все сопутствовавшие ему издержки, худо-бедно, но позволял поддерживать товарно-денежный обмен в низовом сегменте экономики даже тогда, когда первый контур коллапсировал. Все дело в том, что принципиальных ограничений на эмиссию ракушекмедяков не было, поэтому безденежье — ключевая проблема Цивилизации — второму контуру не грозило, а его «гормоны» служили инструментом исключительно обмена, но не накопления. И все было бы прекрасно, если бы не жадность плебса: его спорадические отчаянные попытки обменять на золото и серебро горсти накопленных медяков стали причиной перманентной инфляции паллиативных денег — их обесценивания относительно твердой валюты. Инфляция же, во-первых, порождала социальное напряжение, во-вторых, ограничивала мета-голем в возможности использовать медные деньги в своих целях — для расчетов с многочисленным низовым аппаратом.
В конце концов, постоянная инфляция медяков на фоне золотого безденежья мелких субъектов экономики вынуждала мета-големы возвращаться к энергетически затратному сбору налогов в архаичной натуральной форме, как следствие, к натуральному обеспечению значительной части своих нужд. Меж тем расчеты с низовым аппаратом мета-голема в товарной форме есть не что иное, как ограничение его свободы товарного выбора, что приводило к росту в нем социального напряжения, а с ним к снижению лояльности. Введение ограничений на товарно-денежный обмен. Это была вторая логичная мера снижения потребности контура обмена в золоте и серебре. У проблемы инфляции во втором контуре нашлось радикальное решение — тотальное ограничение плебса в доступе к товарно-денежному обмену. Это резко снизило как его выручку в медяках, следовательно, число актов обмена на золото, так и общую потребность второго контура в медных деньгах. Для этого большую часть социума вернули обратно во времени — к натуральному обмену. Такова неумолимая логика лечения последствий ключевой проблемы Цивилизации. Реализовать обратный дрейф было не просто. Во-первых, это означало возврат к энергетически неэффективной натуральной форме сбора, учета и расходования налогов, взимаемых с мириадов субъектов экономики на гигантской имперской территории, поэтому требовало создания сети постоянных и заинтересованных налоговых агентов мета-голема. Во-вторых, возврат к натуральному обмену требовал обустройства для мелких производителей замкнутых локальных, при этом достаточно крупных кластеров натурального обмена. Удовлетворить требованиям позволила жесткая социальная трансформация — переход от античности к феодализму, который, заметим, был совершен с единственной целью — минимизировать негативные последствия от расширенного воспроизводства и накопления Капитала в денежной форме. Трансформацию античности осуществила Римская империя. После завершения во II веке фазы активной военной экспансии она столкнулась с торможением военной индустрии, как следствие, с жесточайшим дефицитом золотых и серебряных денег. Кризис был столь глубок, что довел Рим до эпохи солдатских императоров.
Их с 235 по 268 сменилось целых двадцать девять, шесть — в одном только 238 году. Империя оказалась на грани дезинтеграции: от Рима отпали огромные Галльская империя и Пальмирское царство. К моменту начала реставрации Империи иллирийской династией 268-282 ее денежное обращение лежало в руинах. Так, при Аврелиане 270-275 серебряный денарий де-факто превратился в бронзовую монету: серебра в нем было не более 0,5% — медную в массе монету на мгновение окунали в расплавленный металл. Не многим лучше было качество золотого ауреуса: весовая доля золота в нем упала до 1,33%, серебра до 15,94%, остальное — медь. Поэтому задача регенерации первого контура обращения встала в полный рост, требуя не только найти нужные объемы золота и серебра, но и жестко сжать второй контур. К тому моменту огромная масса некогда свободных крестьян превратилась, не без помощи ростовщичества, из собственников угодий в арендаторов — колонов. Рим пошел на их прикрепление к сформировавшемуся классу крупных держателей земли. Вскоре та же участь постигла крестьян, остававшихся свободными. За юридическим закрепощением последовал фактический возврат к натуральному обмену в рамках хозяйств нового типа. В качестве компенсации за предоставленную де-факто беспредельную власть над некогда свободными гражданами мета-голем обременил держателей земли функциями своего вечного налогового агента в отношении закрепощенных и увеличил долю налогов, взимаемых с них, как с богатых, в золоте и серебре. Все это, вместе с военными успехами и секуляризацией языческих храмов, способствовало регенерации первого контура обращения. Начало феодальным реформам положил великий римский император Диоклетиан 284-305: «Именно с эпохи Диоклетиана начинается постепенное прикрепление значительной массы свободных людей к их месту жительства, к земле или ремеслу, чтобы обеспечить стабильное поступление в государственную казну налогов с населения. Это явилось началом превращения граждан в закрепощенных» (Князький И.О., «Император Диоклетиан и закат античного мира»).
Окончательно феодализм оформился в Восточной Римской империи — Византии. При всей внешней уродливости феодализма инсталлированный внутри него натуральный обмен оградил наиболее уязвимые слои населения от тяжелых последствий кризисов денежного обращения. Он стал главным механизмом, предохранявшим социумы от повторения в жесткой форме «катастрофы бронзового века». Диоклетиан был гением. Его реформы позволили Риму вовремя трансформироваться из чисто военной империи, в чем он был подобен Ассирии, в военно-административную империю — военную державу с высоким качеством управления процессами обмена. Феодализм, хотя и защитил основную массу населения от дистрофии денежного обращения, но не устранил ее. Дефицит золота-серебра, ожесточенная борьба за него сопровождали феодализм вплоть до открытия Нового Света: «До какой степени в конце XV века деньги подточили и разъели изнутри феодальную систему[вернее сказать, разъела ее проблема их неустранимого дефицита], ясно видно по той жажде золота, которая в эту эпоху овладела Западной Европой. Золото искали португальцы на африканском берегу, в Индии, на всем Дальнем Востоке. Золото было тем магическим словом, которое гнало испанцев через Атлантический океан в Америку. Золото — вот что первым делом требовал белый, как только ступал на вновь открытый берег» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Изд. 2-е, т. 21, с.408). На феодализме краткий перечень инструментов второй группы обрывается. Нам осталось разобраться с третьей, самой обширной группой инструментов регенерации денежного обращения и спроса, перерабатывающих свободные капиталы в платежеспособный потребительский спрос. Древние механизмы утилизации свободных капиталов. Речь идет об элитарном потреблении, культовых пожертвованиях и налогах — трех инструментах утилизации свободного Капитала, перекочевавших в эпоху товарно-денежного обмена из до-денежной экономики.
В денежной экономике, как и в натуральной, свободные капиталы по-прежнему тратились на дворцы, предметы роскоши, изысканные одежды, деликатесы, услуги самого разного толка, т.е. на все то, что выше Д. Везерфорд поставил в упрек Крезу и его элите. Однако, оплачивая это, капиталы совершали благо для той кривой экономики, в которую Человек сам себя загнал — изымали деньги из депо и возвращали их тем, чьими руками и телами творились излишества. Элитарное потребление в меру своих возможностей перерабатывало определенную долю свободных капиталов в платежеспособный спрос, тем самым отчасти регенерировало денежное обращение. Аналогично их перерабатывали культовые пожертвования. Жрецы, заказывая монументальные творения, оплачивали пожертвованиями работу мастеров, что, естественно, реанимировало платежеспособный спрос. Впоследствии пожертвования были регуляризированы в форме церковной десятины, ощутимо замедлявшей деградацию денежного обращения. Наконец, третий естественный механизм — налоги. Административный мета-голем, тратя их на аппарат управления, армию, инфраструктуру, социальную защиту, тем самым конвертировал взыскиваемую с Капитала фискальную мзду в доход обычных граждан, что восстанавливало спрос и денежное обращение. Впервые системное взыскание налогов в денежной форме реализовала первая из военно-административных держав Древнего мира — великая империя Ахеменидов, которая, как и Рим, поддерживала не только военную индустрию, но и высочайшее качество административного управления. Ежегодно взимаемая с провинций фиксированная сумма дани де-факто приняла форму регулярного налога. Раз уж мы коснулись персидской империи Ахеменидов, дадим краткую справку по ней. Прежде всего, отметим, что достижения персов впечатляют не меньше, чем второй из великих военно-административных империй древности — Римской. Империя персов охватила территорию от Ливии и Греции на западе до Индии на востоке, от Закавказья и Фракии на севере до Нубии на юге. Ее население предположительно составляло от 25 до 50 млн. человек, что, как полагают, в V-IV веках до н.э. соответствовало примерно половине населения Земли:
Держава Ахеменидов была разделена на 23 сатрапии, возглавляемых сатрапами, что на персидском означало «блюститель страны». Сатрапы назначались царями из представителей персидской знати и в доверенных им землях были неограниченными правителями. Они обеспечивали поступление в царскую казну налогов в соответствии с планом. Самый большой налог в 360 талантов золотом — более девяти тонн — платила индийская сатрапия, располагавшаяся в долине реки Инд. Нагружались сатрапии и повинностью выставлять определенное число воинов. Связность огромной территории Империи обеспечило использование в качестве лингва-франка арамейского языка и фонетического арамейского письма, а также активное дорожное строительство и организованное впервые в истории почтовое дело. Главная магистраль царства, так называемая царская дорога протяженностью 2 400 км, соединила между собой Эфес и Сузы, пройдя через столицу Лидии Сарды. И она была не единственной. Отличными дорогами были соединены все пять столичных городов Империи — Персеполь, Пасаргады, Экбатана, Сузы, Вавилон. Вдоль всех главных дорог на расстоянии 25 км одна от другой были устроены станции, обслуживавшие царскую почту по принципу эстафеты. Геродот с восхищением отмечал, что царское послание могло быть доставлено из Суз в Эфес всего за семь дней. Несомненно, что у империи Ахеменидов были внутренние проблемы, связанные с периодическим выходом нарезанных по национальному принципу сатрапий из повиновения, однако сломило ее вовсе не их обострение до критического уровня. В 334-329 до н.э. Империю разрушила более пассионарная и организованная военная сила, питаемая золотом Пангеона — Македонское царство Александра Великого, сына Филиппа II.
Два следующих инструмента реанимации денежного обращения были экстренными, кратковременного, но мгновенного действия и очень болезненными, первый — для социумов, второй — для Капитала. Речь пойдет о ростовщичестве и диктаторах соответственно. Ростовщичество — прямая инъекция свободного капитала в денежное обращение без посредничества товарных циклов. Является паллиативной пожарной мерой его регенерации, поскольку скорый возврат денег, обязательно с походом, обратно в ростовщический капитал, быстро усугубляет ту проблему, от которой делалась инъекция. Поэтому вскоре после начала активных инъекций болезнь денежного обращения всегда обострялась. Ростовщичество стало родимым пятном античности, и тому была объективная причина: наличие огромного числа мелких субъектов экономики — свободных граждан-крестьян. Именно они были наиболее уязвимы перед лицом проблем, вызванных дистрофией денежного обращения, и массово попадали в лапы ростовщиков, большинство без шансов остаться собственниками земли, постепенно перетекавшей к крупным ее держателям. Тем самым ростовщичество подготавливало феодализм. Рост пирамиды долга, усугублявшей обострение хвори денежного обращения, наряду с закабалением мелких производителей до состояния почти рабской зависимости провоцировали социальные взрывы, порой приводившие к расправам над кредиторами. Однако порой случалось, что прежде восставших разобраться с ними успевали сами мета-големы. Экономическая миссия диктаторов. Восстание, конечно, позволяло выплеснуть накопившиеся отрицательные эмоции, однако приход диктатора был более эффективным механизмом решения созревших проблем» (Оноприенко). Однако об этом мы поговорим в следующей главе.