Проблемы цивилизации — 3
«В древнегреческих полисах и затем в Римской республике диктаторы были не редкостью. Как правило, их экстренный приход был связан либо с внешней военной, либо с внутренней экономической угрозами. В последнем случае от них требовалось, дабы реанимировать денежное обращение, набросить намордник на жадную пасть олигархии, не стесняя себя выбором мер. Как минимум, они осуществляли обратную консолидацию административной ренты в руки мета-голема, как максимум, проводили в том или ином виде экспроприацию Капитала. Яркий тому пример Луций Корнелий Сулла, римский диктатор с 82 по 79 до н.э. Сулла провел широкие проскрипции: высокие лица, попавшие в их списки, подлежали казни, их имущество — конфискации и продаже в доход государства, сыновья и внуки — лишению гражданства. По некоторым оценкам Сулла казнил 90 сенаторов и 2600 эквитов из сословия Всадников: многие сенаторы и все поголовно Всадники были знатными ростовщиками. Весь этот ужас Сулла затеял не из внутренней злобы, а для нормализации денежного обращения Республики и самочувствия хозяйствующих субъектов посредством возвращения в оборот огромных объемов конфискованных капиталов. Возможно, что имело место и аннулирование за смертью кредиторов массы долгов. Сулла был недалек от истины, когда охарактеризовал себя так: «Диктатор в целях написания законов и укрепления Республики». Мы добрались до самого эффективного инструмента переработки свободных капиталов в потребительский спрос — до инвестиционного контура экономики. С целью наглядной визуализации содержания и лечебного эффекта процесса вновь обратимся к модели Острова, скорректировав ее в соответствии со стоящей перед нами задачей. Первым делом уберем из модели латифундистов, которые помогли нам визуализировать «катастрофу бронзового века», и добавим конкуренцию. Для этого введем в модель еще одного производителя окон, который будет конкурировать со мной в «остеклении» Острова. Конкуренция не только ограничила наши с ним фантазии относительно коэффициента рентабельности k, но и подтолкнула нас к инновациям в целях улучшения потребительских свойств окон и снижения издержек производства. Не подумайте, что мы денно и нощно мучились тем, как улучшить жизнь островитян. Хотя это, несомненно, может доставлять определенное удовольствие, но не оно главное. Главное — получить преимущество в гонке за жемчугом.
Совместное насыщение Острова товарной массой вымывало жемчуг из оборота в Капитал куда быстрее, чем моя неспешная одинокая работа, поэтому вскоре денежное обращение Острова оказалось на грани коллапса, а нашим мастерским грозила полная остановка. Но на наше с островитянами счастье случился инновационный прорыв. Неважно, какой именно и кто был его автором. Допустим, что прорыв совершил мой конкурент: его инженеры, к примеру, создали новую технологию заполнения окна — вместо рыбьего пузыря научились изготавливать и вставлять в него тонкую бесцветную слюдяную пластину. Конкурент, естественно, сразу же начал строительство новой фабрики, истратив на нее весь накопленный жемчуг, который ушел на оплату поставщиков материалов, труда инженеров, мастеров, ремесленников, тем самым на реанимацию платежеспособного спроса. Завершив инвестиции, он тут же приступил к продажам, втрое повысив коэффициент рентабельности k, поскольку в нише слюдяных окон был монополистом. Мои же старые окна с рыбьим пузырем вовсе перестали интересовать островитян. К счастью, мои инженеры быстро раскусили технологию слюдяного производства, и я тут же вложился в строительство нового завода, размахнувшись на весь накопленный мною жемчуг, который тоже выплатил исполнителям. К чему мы пришли по окончанию инвестиций? Во-первых, стали обладателями двух новых передовых фабрик и нулевых финансовых капиталов, за исключением малой доли жемчуга, которую конкурент успел наторговать вследствие опережающего начала продаж. Во-вторых, и это главное, весь ранее накопленный нами жемчуг вернулся к островитянам, строившим наши фабрики. И хотя конкуренция сразу нормализовала коэффициент рентабельности, мы с конкурентом все равно были счастливы, поскольку вернулись в благодать восстановившегося денежного обращения и платежеспособного спроса. Впереди нас ждали несколько лет счастья — получения прибыли, частичного ее потребления и накопления.
За эти годы Остров непременно добудет в лагуне, навоюет и наторгует вовне еще тысячу жемчужин, к тысяче уже имевшихся. Поэтому до момента наступления следующего циклического кризиса денежного обращения и спроса, у нас с конкурентом будет возможность накопить вдвое больше жемчуга. Отметим, что к инвестициям свободные капиталы побуждали не только инновации. Они всегда заняты поиском любых свободных инвестиционных ниш, в том числе и вне пределов своей специализации, расширяя по возможности свою всеядность. Не чуждо им и агрессивное поглощение более слабых капиталов, а это тоже своего рода инвестиции, не чураются они внешней экспансии — военной и экономической, которая тоже требует своих инвестиций. Очевидно, что инвестиции являются самым эффективным и продуктивным инструментом 1) утилизации свободных капиталов и 2) их обратной переработки в платежеспособный спрос. Последнее относится только к эпохе денежной экономики. Заметим, что погребальную индустрию следует рассматривать как иррациональный вариант инвестиций в себя, бесприбыльных в этой жизни, чем они крайне полезны для здоровья экономики. На фоне возможностей инвестиционного контура весь остальной инструментарий купирования двух основных проблем Цивилизации выглядит паллиативным либо дистрофичным. Однако мощности инвестиционного контура никогда не хватало для полной утилизации свободных капиталов и эффективной регенерации денежного обращения: скорость их накопления всегда оказывалась выше его возможностей по их обратной переработке. Исключение составили 1) тысячелетие подключения к инвестиционному контуру погребальной индустрии и 2) два века счастья классического капитализма.
Поэтому перед нами опять встает в полный рост проблема инвестиционной недостаточности, о которой мы по ходу заметки уже успели забыть. Причем по мере технологического совершенствования товарных циклов ее острота нарастала катастрофически. Внимательный читатель заметил, что на самом деле ключевая проблема Цивилизации является той новой формой, которую в итоге приняла в эпоху товарно-денежного обмена проблема инвестиционной недостаточности. По новой эпохе обе проблемы шествуют как единое взаимосвязанное целое. В чем их схожесть и диалектика взаимодействия? И для той, и для другой проблемы источник один — невозможность копить капиталы, только причины тому разные. Инвестиционную недостаточность спровоцировала невозможность длительно хранить свободный капитал по причине его физической порчи. Ключевая проблема тоже стала следствием невозможности длительно хранить капиталы в депо, но по другой причине — неизбежного коллапса денежного обращения, а с ним и самой экономики. Обе проблемы решаются утилизацией свободных капиталов. Поэтому вовсе не случайно, что древнейшие методы купирования проблемы инвестиционной недостаточности — элитарное потребление, культовые пожертвования, налоги, инвестиции и экспансия, как форма рискованных инвестиций — перекочевали из натуральной экономики в товарно-денежную в качестве инструментария купирования уже ключевой проблемы Цивилизации. И та, и другая проблема в принципе неразрешимы из-за невозможности предоставить свободным капиталам нужный объем инвестиционных ниш либо для их упокоения, либо для расширенного воспроизводства. Единственными короткими исключениями стали не раз упомянутые тысячелетие погребальной индустрии и два века счастья классического капитализма. Настигшая, в конце концов, классический капитализм после двух веков счастья инвестиционная недостаточность стала причиной принципиальной невозможности эффективно купировать ключевую проблему Цивилизации, с чем последняя и мучается до сих пор. Меж тем социально стабильный и безопасный для тружеников феодализм в порыве эйфории демонтировали. Так что дальнейшее лечение Цивилизации станет ее неизбежным дрейфом к новой версии феодализма в издании текущей элиты, непременно под лозунгами свободы, «1984» всем нам в помощь. В верхах драка развернется за статус новых феодалов, а в низах за то, кто займет почетное место их обслуги.
В последнем Украина заметно обогнала Россию, но и у нас встречаются выдающиеся экземпляры, и их немало. Помехой процессу является картинка уже состоявшейся Постцивилизации, оставившей в теле социосистемы свой ментальный след. Но вернемся к инструментарию. Инвестиционным контуром экономики мы завершаем обзор инструментов из третьей группы, но не закрываем тему, поскольку за кадром остался еще один, причем очень эффективный композитный инструмент купирования ключевой проблемы Цивилизации — колониальная экспансия. Колониальная экспансия вынесена за рамки общей классификации, поскольку является не инструментом, а сложным процессом, комбинирующим инструменты из всех групп. Ее стандартное направление — регионы на порядок более слабые в военном и экономическом отношении, непременно через непреодолимый для папуасов инфраструктурный разрыв — море, что минимизировало человеческие жертвы метрополии и исключало возможность нежданного военного ответа. В этом принципиальное отличие колониальной экспансии от военной, осуществлявшей проекцию мощи на ближайшее окружение, зачастую, с большими человеческими жертвами. С окончанием военной фазы интервенции высокая инфраструктурная связность близких территорий инициировала интеграционные имперские процессы, которые сопровождались гораздо более глубоким в сравнении с колониальной экспансией взаимным проникновением этносов, экономик, капиталов, элит. На примере Англии можно сопоставить затраты, экономические бонусы, социальные шоки от строительства мировой колониальной империи и имперской экспансии в направлении Ирландии и Шотландии. Колониальная экспансия всегда была менее болезненной и экономически более выгодной, чем военная схватка с противником, хотя бы отчасти сопоставимым по технологическому оснащению, и его последующая интеграция с полными гражданскими правами.
Теперь о композитном инструментарии колониальной экспансии. Так, экспроприацию награбленного и добытого золота и серебра, как, например, это делали Карфаген в Испании, а затем сама Испания в Новом Свете, следует отнести к банальным силовым инструментам из первой группы. Но уже неэквивалентный товарный обмен с колонией, для того чтобы тот позитивно сказался на денежном обращении метрополии, требовал подключения контура внешней торговли, реализующего колониальные товары вовне ее. А еще метрополия, как военная крыша экспансии Капитала, имела право на часть добычи налоговую мзду с колониальной ренты. Сам процесс колонизации был бы невозможен без высокой инвестиционной активности, необходимой для преодоления инфраструктурного разрыва, создания длинной руки экспансии и ее опорных баз в колонии, элементарного инфраструктурного и технологического освоения территорий, что тоже сопровождалось конвертацией капиталов в платежеспособный спрос метрополии. Элитарное потребление быстро разбогатевшей новой колониальной элиты также перекачивало золото из колонии в метрополию, давая свой вклад в регенерацию ее платежеспособного спроса. Налицо сочетание в колониальной экспансии всех наиболее эффективных инструментов регенерации денежного обращения и спроса, что непременно оказывало живительное воздействие на экономику метрополии. При этом, что характерно, в папуасиях инсталлировалась рабовладельческая либо феодальная форма товарного обмена, максимум, второй контур денежного обращения с неполноценными деньгами — «ракушками». Поэтому от метрополии не требовалось никаких затрат и усилий для регенерации денежного обращения колонии: проблемы индейцев, как известно, шерифа не волнуют. На этом мы оставляем Древний мир и Средние века. Заканчивая заметку, поскольку материал ее разноплановый и обширный, сведем его воедино, дабы он разложился по полочкам.
Первым делом мы познакомились с двумя фундаментальными проблемами Цивилизации — хронической инвестиционной недостаточностью и вымыванием денег из обращения в Капитал. Последняя быстро убивает социум, поскольку приводит к деградации денежного обращения и платежеспособного спроса. Эффективно купировать инвестиционную недостаточность в течение достаточно длительного срока удавалось только двум цивилизациям. Первая из них — Древний Египет эпохи Раннего, Древнего и отчасти Среднего царств, мотивировавший свободный капитал к самозахоронению в погребальной индустрии и культовых пожертвованиях. Второй стала цивилизация Домината в течение двух веков счастья классического капитализма: в XVII веке в Северных Нидерландах и в XVIII веке в Великобритании. Ему даже удалось, используя в полную силу практически бескрайние в тот период возможности колониальной экспансии, создать эффект дефицита свободных капиталов, востребованных невероятно бурным инвестиционным процессом. Мы не вправе включать в данный перечень Советский Союз, несмотря на то, что он не просто купировал, а решил обе проблемы. Его к категории Цивилизация не отнесешь по определению — Советский Союз был первой в процессе социогенеза Постцивилизацией, приоткрывшей занавес над одним из вариантов возможного будущего. Вторая проблема — вымывание денег из обращения в Капитал — стала прямым следствием двойственной природы денег: они выполняют функцию как идеального посредника-катализатора обмена, так и столь же идеального инструмента накопления. Проблема обозначила себя в конце II тыс. до н.э., непосредственно в момент перехода к товарно-денежному обмену и инсталляции системного денежного обращения. Причем обозначила так, что сразу привела к «катастрофе бронзового века», поскольку мета-големы, которым по статусу было положено решать ее, не наработали ни практик, ни необходимого для того инструментария. Полагаю, не в их силах было даже осознать суть постигшего социумы бедствия.
Денежное обращение являет собой гормональный по своей природе контур регуляции социальных организмов, кардинально ускоривший процессы обмена и накопления, попутно катализировавший базовые биологические инстинкты особей. Для его настройки требовался инструментарий принципиально нового качества и переход на более высокий уровень управления, отвечавший скорости и силе отклика социальных процессов на точечные гормональные воздействия. Отказаться же от денег, идеального средства накопления, и от невероятно энергоэффективного товарно-денежного обмена Цивилизация была не в силах. Императив энергетической оптимизации настоятельно требовал не отказываться от «подарка», а решать проблемы. Первой из великих империй древности годный для этого инструмент нащупала Ассирия, которая возвела войну и сопутствующий ей грабеж в ранг системной военной индустрии. К тому же невероятно быстрое восприятие ею фонетического арамейского письма, сменившего клинопись, позволило подняться ее административному управлению на принципиально новый уровень. Вслед за Ассирией, используя ее инструментарий и нарабатывая свой, в ранг воспрявших, а также совершенно новых великих держав друг за другом восходили и затем неизбежно угасали Вавилон, Древний Египет, Карфаген, Греция, Лидия, империя Ахеменидов, Македония, империи Птолемеев, Селевкидов, Рим, Парфия, Византия и пр. Совместными усилиями, при случае делясь опытом через механизмы имперского обмена, они обзавелись широким и в целом эффективным, но все равно недостаточным инструментарием купирования ключевой проблемы Цивилизации. Знакомству с ним мы посвятили основную часть заметки. Первая группа инструментов направлена на увеличение физического объема денег в обращении: 1) разработка месторождений золота и серебра, 2) грабеж, в т.ч. юридически освященный мета-големами, включая военную индустрию, как высшую, наиболее системную форму грабежа, 3) внешняя торговля, непременно с положительным сальдо торгового баланса.
Вторая группа инструментов была направлена на уменьшение потребности контура обмена в золоте и серебре: 1) создание второго контура денежного обращения с паллиативными «ракушечными» деньгами, 2) вынужденная инсталляция феодализма, де-факто вернувшего огромные массы населения из товарно-денежного обмена обратно к натуральному. Третья группа инструментов из серии «мясорубки» свободных капиталов, осуществлявшей на постоянной основе их обратную переработку в фарш платежеспособный потребительский спрос. К ее острым «ножам» относятся 1) элитарное потребление, 2) культовые пожертвования, в пределе — церковная десятина, 3) денежное, а не натуральное, налогообложение, впервые на системной основе реализованное сверхимперией Ахеменидов, 4) ростовщичество — прямые инъекции свободных капиталов в денежное обращение, быстро и с походом возвращаемые обратно в депо, 5) тяжелая рука диктаторов, разрушавших часть из непомерно разросшихся денежных депо, 6) инвестиционный контур экономики, катализируемый алчностью, конкуренцией, инновациями, экспансией. Особняком от всех перечисленных выше инструментов стоит колониальная экспансия — композитный, даже не инструмент, процесс — синтез инструментов из всех трех групп. О степени серьезности и губительности ключевой проблемы свидетельствует сила ее воздействия на социумы. Именно она стала причиной «катастрофы бронзового века», и позже в эпоху античности привела к крушению ее социальной базы через обезземеливание мелких собственников. Те, вследствие регулярной деградации денежного обращения, лишались возможности полноценно включаться в товарно-денежный обмен, как следствие, возобновлять средства производства, платить денежные налоги и исполнять прочие социальные обязательства, возникавшие в рамках античного общественного договора. Далее железная логика решения проблемы, угрожавшей стабильности социумов, продиктовала инсталляцию феодализма, который стал возвратом из античности обратно к деспотичным социальным формам.
Вынужденно откатившись назад, социосистема тем самым признала дистрофичность инструментария переработки свободных капиталов обратно в спрос в сравнении с эффективностью товарных циклов, ростовщичества и олигархии, перерабатывавших спрос в Капитал. Феодализм более чем на тысячелетие ввел социумы в состояние устойчивого гомеостаза с плавной поступательной стрелой развития, пока не случилось открытие Нового Света» (Оноприенко). Как очень верно подметил Оноприенко окончательно разрешить проблему «вымывания денег из обращения в Капитал из-за двойственной природы денег: они выполняют функцию, как идеального посредника-катализатора обмена, так и столь же идеального инструмента накопления». Но почему это произошло, он не объяснил. Давайте самостоятельно подумаем над этим вопросом. Что такое социализм? Это — тот же капитализм, только социальный, при котором и Капитал, и основные ресурсы страны принадлежат только Государству (всему обществу). И только государство вправе направлять излишки денег в «копилку», и забирать оттуда деньги при их нехватке. Понятное дело, что у населения денег все равно больше, чем у государства, но у него нет «свободного капитала», практически все эти деньги находятся в обращении. А у государства практически весь накопленный Капитал является относительно «свободным». Даже мелкий и средний индивидуальный бизнес не сможет конкурировать с социалистическим государством, как главным «посредником-катализатором обмена, так и идеальным инструментом накопления». Именно по этой причине автор и утверждает здесь, что единственно возможным путем развития современного мира является превращение индивидуального капитализма в капитализм социальный. Однако памятуя о Советских временах, надо непременно отметить, чтобы этот процесс нормально заработал, необходимо предусмотреть кардинальные меры по невозможности превращения такого социалистического государства в «бандитское государство» (как это случилось в свое время с Советским Союзом).
А теперь еще одна небольшая статья «Великий Советский Союз — или что такое настоящая свобода» (источник: https://publizist.ru/blogs/111926/31236/-). «30-летний парень, никогда не дышавший советским воздухом, не поймет рассказ старожила о Советском Союзе, как бы тот ни старался. Обычно сходу последуют стандартные вопросы: — А разве плохо, что сейчас магазины полны товаров, а тогда стояли пустыми? — Разве плохо, что наши улицы в сто раз красивее и чище ваших, особенно в центре города? — Разве плохо, что сегодня мы можем запросто поехать за границу и читать все, что хотим, а вы не могли ни того, ни другого? И самым неправильным ответом на это будет сказать, что продукты сегодня плохие, улицы — конъюнктурная показуха и реклама, что мы и так читали все, что хотели, и что ездить в Турцию — далеко не самое главное в жизни. Все это будет правильным ответом, потому что это правда. И одновременно неправильным, потому что его не поймут. Ведь, в самом деле, лучше иметь плохие продукты, чем не иметь никаких. Аккуратные новые дома всегда лучше старых и выщербленныx. И читать «из-под полы» хуже, чем открыто; и ездить за границу — хорошо и полезно, даже если это не главное в жизни. Современная молодежь, выращенная уродливым, кривым российским капитализмом мыслит вполне конкретными монетаристскими категориями. И хорошо понимает, что за все надо платить. И чем качественнее товар, тем дороже он стоит. Поэтому, вместо унылых рассказов про вкусную советскую колбасу по 2р.20 коп за килограмм спросите юношу: — Если за все на свете надо платить, то чем было заплачено за эти полные магазины, красивые улицы и поездки на тайские курорты? На этот вопрос не ответить с наскока. Первое, что приходит на ум — это колоссальная военная, экономическая и культурная мощь СССР, гигантский международный авторитет, которым мы обладали и которого нет и в помине у современной России. И этим всем пришлось заплатить за айфоны и иномарки. Но такой ответ, думается, тоже будет неполным. Слишком помпезным и лозунговым при всей его безусловной справедливости.
Можно было бы попытаться объяснить, что СССР был основан на совершенно ином экономическом и политическом фундаменте, невиданном прежде в истории. И что теория марксизма, реализованная на практике, привела отсталую периферийную страну, какой была Российская Империя, к первому-второму месту в мировой иерархии всего через 30 лет после победы большевиков. Но и это не поможет в разговоре. Ваши слова могут счесть политической пропагандой. И потому, наверное, лучше всего попробовать объяснить так. Когда вы идете по улицам Парижа, Лондона или Нью-Йорка, вы, безусловно, восторгаетесь красотой зданий, аккуратностью улиц, витринами магазинов, автомобилями, садами и парками, красиво одетыми людьми. Но при этом ни на секунду не забываете, что это — чужой город. И не имеет значения, говорите вы по-английски или по-французски. Город будет для вас чужим. Даже если вы переедете туда навсегда. Потому что этот город живет по своим законам, соблюдает другие, не ваши традиции. Потому что в его земле нет ваших корней. Это не хорошо и не плохо. Это данность. Жизнь. Когда советский человек идет по улицам современного российского города он испытывает те же чувства. Это чужой город. Он живет по другим законам. Он не принадлежит ему, как бы хорошо он ни говорил по-русски. Наши города принадлежали нам так же, как наши квартиры. В буквальном смысле! Наши дворы были прямым продолжением наших комнат, а улицы — продолжением наших дворов. Мы не знали «частных территорий». Мы росли и вместе с нами расширялись границы «нашего». В важных госучреждениях в таких же ботинках и костюмах, как у наших родителей, ходили дядьки и тетки, такие же строгие , как учителя у нас в школе. Мы вырастали, разбредались по стране. Сердитые проводницы в поездах дальнего следования становились, едва состав трогался в путь, нашими соседками по коммунальной квартире. Ворчали и поили чаем. А иногда даже водкой. И всю ночь могли, раскрыв рот, слушать наш рассказ про нашу непутевую жизнь. А через двое суток мы прибывали в другой город, и снова все повторялось. Он был нашим. Таким же понятным и близким, как родной. Или почти таким же.
От Ленинграда и до Владивостока, от Мурманска и до Батуми — все было нашим домом, без всяких преувеличений, размером с 1/6 часть земного шара. «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз». Конечно, не надо думать, что все 300 миллионов советских людей были ангелами! Как в любой большой семье, у нас были свои уроды и отщепенцы, негодяи и подонки. Но каждый из них был исключением из правила. Выламывался из общей картины. И категорически отторгался обществом на подсознательном уровне. Немедленно превращался в предмет всеобщего осуждения. — Не может быть! Тьфу, мерзость какая! — ахали люди, узнавая из газет о суде над каким-нибудь подонком или прохиндеем. Мы на самом деле были одной семьей. Огромной, шумной, хлопотной. Но семьей. Чуть ли не всей улицей пили вкусный холодный квас из одной кружки. Стреляли друг другу сигареты или три рубля до получки. И если дороги, улицы или дома в наших городах были не такими блестящими, как сегодня, только потому, что, как в любой большой семье, у государства, как у беспокойной, многодетной мамаши, не хватало времени сразу и на все: и на стирку, и на уборку. Как в любой большой семье, с нами приключались всякие несправедливости. Но сразу же находился кто-то, к кому можно было обратиться и сказать обиженно: — Это же нечестно! И справедливость восстанавливалась. Весь мир вокруг нас был нам открыт настежь. Мы не знали, что такое охранник в продуктовом магазине, «элитная парикмахерская» или клуб для избранных на месте детского кинотеатра. И до сих пор не понимаем, почему эти избранные — в уголовных наколках и с золотыми цепями. Кинотеатры и Дворцы Пионеров, филармонии и театры, стадионы и выставки, институты и заводы — все это были «другие комнаты» в нашем общем доме. Мы не нуждались в разрешениях и благодеяниях. Мы ходили туда, когда у нас было желание — как в гости к добрым знакомым. И все вместе называлось это словом «свобода»! Настоящая! Такая, которую можно было потрогать руками. Такая, какой не было никогда и нигде в мире. И мы даже подумать не могли, что однажды всего этого может не стать. Что это станет недоступным. Как могут стать недоступными воздух или вода? Никак! Но стали. Нет, мы не улыбались друг другу без причины. И не говорили радостно: «Привет, как дела?» Мы запросто могли буркнуть сердито: «Чего надо»? И через пять минут, все с той же сердитой физиономией помочь незнакомому человеку последним рублем и последним куском хлеба. И свои победы, и свои ракеты мы творили точно так же — то с бурчанием, то с улыбкой, но всегда вместе. Как одна семья. Делясь последним: куском, рублем, жизнью, если это было необходимо. Ведь ради всех, а не ради себя!
И потому «Советский народ» — это не фигура речи! Не пропагандистский штамп. Это демографический, социальный, культурный феномен, на самом деле существовавший еще совсем недавно. Поэтому о нем так трудно забыть. Был ли раем Советский Союз? Нет, не был. Не бывает рая. Ни на земле, ни на небе. Мы просто были очень хорошей страной. Лучшей из всех, что когда-либо существовали. Разумеется, такой тайской свободы, как сейчас, в том нашем обществе не было и близко. Зато было другое — чувство товарищества, братства, локтя, чести и доблести: военной, спортивной, творческой… Было чувство осознания себя малой частью огромного монолита, способного одолеть любые препятствия, кроме подлости и лжи. И еще было чувство своего дома. Понимание этого ко многим из нас пришло слишком поздно. И очень хотелось бы, чтобы к нынешней молодежи как можно раньше пришло понимание, что вы — в гостях. От этого зависит, будут ли иметь дом ваши дети. — Но тогда, — слышу тут вопрос, — как же случилось, что такая страна так бесславно распалась? И отвечаю: разве академик перестанет быть академиком от того, что уличный карманный воришка вытянет у него бумажник из кармана? И разве этот воришка доказательство, что академики не нужны, потому что их можно обокрасть? Что лучше быть воришкой, чем академиком? Своей собственной свободой мы заплатили за нынешние элитные магазины и бордели, за изобилие сегодняшних дней. Заплатили против нашей воли. Да так, что лишились не только свободы, но даже возможности рассказать о ней. Она была такой полной и истинной, что те, кто не знал ее, не могут в нее поверить. Интересно, что мы, опутанные долгами, обложенные античеловеческими законами, произволом и непредсказуемостью, потеряли свою свободу точно так же, как потеряли ее те, кто отнял ее у нас. Сегодня эти новые хозяева жизни за семью засовами трясутся от страха лишиться всего, что успели накопить. Потерять благосклонность сюзерена. Попасть под санкции. Под развод с любимой супругой. Нечаянно засветиться в прессе. Они боятся собственной тени. Они были рабами и остались ими. В отличие от нас, которые не были рабами, но стали…
В далекой юности я провожал вечером девушку до метро на жгучем январском ленинградском морозе; мы не выдержали и юркнули в первую попавшуюся парадную, поближе к теплой батарее. Там привычно пахло кошками, жареной картошкой и свежей масляной краской. Мы не успели, весело смеясь, прислонить к радиатору замерзшие ладони, как дверь рядом отворилась. Из-за нее выглянула старушка в очках, строго оглядела нас и тотчас исчезла. Нам захотелось поскорее уйти, чтобы не нарываться на ее ворчание, но дверь опять раскрылась, та же старушка появилась на пороге с двумя чашками горячего чая и скрипучим голосом пробурчала: — Грейтесь уж! Минус 20 сейчас. Застынете! Как попьете — чашки тут оставьте, на подоконнике. Потом заберу. Таким был этот дивный Советский Союз…» Автор этого сайта прекрасно понимает, о чем говорится в приведенной выше статье, он сам родом из Советского Союза. Да, и там были свои недостатки, главным из которых была «бандитская сущность власти». Однако эта сущность не исчезла и сегодня — в нынешней России, наоборот, она только усилилась, причем многократно. И именно поэтому авторское поколение людей воспринимает Советское время — как время свободы, а нынешнее — как время тюрьмы. К сожалению, молодому поколению людей этого не суждено понять, ведь они не могут сравнивать одно с другим, а мы можем. Однако и им должно быть понятно, что если мы избавимся от бандитизма во власти, причем, раз и навсегда, то результат таких изменений будет наверняка положительным. А как это практически сделать, написано в двенадцатой книге сайта в главе «Хронология реформ».