Вооруженный взгляд
Остановимся на статье из сайта «Мъра» «С.В. Калашников: К сожалению, неравенство — это то, к чему мы должны готовиться» (источник: https://ss69100.livejournal.com/4523058.html). «Предлагаем вашему вниманию публикацию тезисов «председателя Временной Комиссии Совета Федерации по мониторингу экономической ситуации С.В. Калашникова, депутата от ЛДПР, доктора экономических и кандидата психологических наук». Дело вот в чем: Калашников пытается что-то понять в окружающей нас ситуации. И это замечательно! Однако подход его неглубокий, товарищ скачет по верхам и не обдумывает то, что излагает. Хотя утверждает обратное, мол, думает. Собственно, думать Калашников обязан, ибо причислен к рангу ученых — см. выше. Только вот получается «как всегда». А ведь ранг Калашникова таков, что его голос слышен в хоре голосов, возвещающих о стратегии развития России. И, к счастью, некоторые тезисы Сергея Валерьевича бесспорны и актуальны. И все же, давайте посмотрим, какова логика доктора наук в целом и насколько она может позволить дать дельные советы по укреплению могущества и суверенитета нашей страны. «Мы в нашей экономической реальности имеем дело с огромным количеством фантомов. То есть, изучаем и пытаемся управлять тем, чего на самом деле нет. [Посмотрите, бодрое и правильное начало! Т.е. председатель осознает, что чаще всего у власти лишь иллюзия управления. Однако ниже Калашников то и дело выдает упомянутые фантомы за реальность]. Я позволю себе старый бородатый социологический анекдот, я его еще на первом курсе лет 50 назад услышал, который звучит так: «Какова вероятность, что на Красной площади можно встретить динозавра»? Формально, теория вероятности отвечает, 50 на 50. Или встретишь динозавра на Красной площади или не встретишь. Так вот, оказывается, что многие наши экономические задачи вытекают из неправильно поставленного вопроса. Я постараюсь просто в качестве иллюстрации привести таких несколько пунктов, хотя их очень много. Во-первых, сама постановка вопроса, стать пятой экономикой мира. 1,9 — вклад российского ВВП в мировой (вообще-то большинство экспертов называют 1,7), и 24% — вклад американского ВВП, хотя многие говорят, что это 29%. [Тут сразу два принципиальных замечания. Или два фантома, если воспользоваться верным образом, который предложил доктор наук. Во-первых, «большинство экспертов» запросто могут смотреть на слона, думая, что буйвол, ибо именно табличка «Буйвол» заботливо помещена на клетке. Во-вторых, как считается пресловутый ВВП? В долларах. К тому же, в разных странах разные методики подсчета. Но дело даже не в различии методик, а в самой сути подсчета долларового ВВП.
В США, где размещена ФРС, денежный поток огромен. И каждое его перемещение записывается в ВВП! Это как-то прибавляет количество произведенной реальной продукции? В штуках, метрах, тоннах? Очевидно, что нет. Тогда зачем сравнивать несравниваемые сущности, деньги и реальную продукцию? И пытаться строить на подобном сравнении государственную политику??! В-третьих, даже продукция продукции рознь! Если мы обгоним все страны по производству алкоголя и табака, увеличив при этом свой ВВП — это полезно для страны или нет? А ведь подобное увеличение повлечет за собой и прирост денежного оборота в графе «Услуги» в том же ВВП: мы ведь чаще будем обращаться к врачам, не так ли?!!]. Коллеги, нам нужно увеличить во сколько раз экономику, чтобы приблизиться к вкладу того же американского ВВП? Я уже не беру остальные три большие экономики. То есть, на наш взгляд, сам вопрос — неправильный. Если бы был поставлен вопрос, какую долю Россия через 6 лет будет занимать в мировом ВВП, была бы понятна задача. А так задача — провисающая. Еще один пример — много раз упоминаемая проблема снижения смертности и повышения ожидаемого возраста жизни. Это вообще полный абсурд. Это не категория здравоохранения, хотя ее пытаются подать именно как заслугу здравоохранения. Вклад в продолжительность жизни у здравоохранения — менее 30%, а все остальное — другие факторы. И мерить ожидаемой продолжительностью жизни эффективность здравоохранения — это как в попугаях мерить чего-нибудь такое абстрактное. Точно так же я еще подчеркиваю, что эта ожидаемая, фантомная цифра, которая ничего не говорит. Если бы мы взяли смертность на сегодняшний день, мы могли бы четко сказать, что у нас средний возраст смерти сегодня такой-то. Но мы же этот показатель не берем. [Здесь, как и в нижеследующем тезисе, депутат на высоте! Т.н. средняя продолжительность жизни — действительно фантомная цифра]. То, что нам нужны инвестиции — это такой рефрен, всем понятный, очевидный. Но ведь странная получается история: на самом деле денег-то переизбыток у населения, у банков. Вопрос, почему эти деньги не идут в реальный сектор экономики? Значит, есть какие-то шлагбаумы, значит, есть какие-то ограничения по перетоку денег в реальную экономику. Проблема вообще доступа к инвестиционным, кредитным ресурсам — это проблема решается ответом на вопрос, почему у нас существуют финансовые пробки между тем объемом денег, которые есть и которые нам необходимы?
Еще один фактор — импортозамещение, мы сейчас много им занимаемся. Импортозамещение без ориентации на мировую конкуренцию — это ведь полная бессмыслица, и бессмысленная трата денег. Есть критическое импортозамещение. Например, лекарственное. Это жизненно важные вещи, мы не можем позволить себе получать их из-за рубежа, не дай Бог, что случится, и мы должны здесь даже за дополнительную цену их производить. Но нормальное импортозамещение предполагает, что мы выпускаем более дешевую и более качественную продукцию, или мы выпускаем новую продукцию. Опыт импортозамещения нам ничего конкурентного, к сожалению, не дал. Однако мы продолжаем проводить эту политику как главную государственную линию. [Здесь следует возразить депутату. Государственная политика в импортозамещении в целом правильная. Ибо что значит «производить и продавать за рубеж»? Это растрата физических, природных ресурсов. Это — излишнее загрязнение природы. Это — преждевременный износ работающих людей на вредных производствах. Это — дополнительно загубленные леса, почва, реки, воздух. Тут возникает логичный вопрос: для чего в принципе самодостаточной стране вывозить свои ресурсы в обмен на зеленые бумажки??? Бумажки мы и сами способны напечатать. Другое дело, когда мы что-то свое продаем, а взамен получаем ту продукцию, которая у нас пока не производится. Но ведь Калашников не об этом говорит, он повторяет мантры либерально обученных экономистов о необходимости постоянного наращивания производства, о постоянном увеличении внешней торговли! Хотя понятно, что в целом рост экономики должен соответствовать приросту населения в стране. Только такая политика позволит хоть как-то сберечь нашу среду обитания].
Я бы мог продолжать этот перечень. Я хочу обратить внимание на то, что мы можем догнать и перегнать кого угодно, в том числе Америку. История не только нашей страны, но и многих других стран показывает, что страны, казалось бы, полностью растоптанные, в очень короткий промежуток времени вставали с колен и показывали экономическое чудо. Но возникает, естественно, вопрос, а каким образом мы это можем сделать? Вопрос: эволюционным путем мы можем реализовать те задачи, которые поставлены в майском указе президента? Будем наращивать, усиливать, углублять то, что у нас есть. Если ставится так вопрос, напрашивается ответ, что, к сожалению, нам нужна для реализации этих задач экономическая революция. А экономическая революция, наша страна это знает, как никакая другая, — это всегда большие проблемы, прежде всего социальные. Это означает определенную эпоху нестабильности. Это означает определенную ущербность каких-то масс населения, которые не попадают вот в это революционное колесо. Это требует от нас новых форм социальной защиты, новых подходов и так далее. У нас есть тезис о том, что неравенство — главная угроза для мировой и российской экономики. Я, например, лично для себя отвечаю, что да, к сожалению, неравенство — это то, к чему мы должны готовиться, и, если есть возможность, подстелить соломки, чтобы не упасть слишком больно. Но это означает совершенно другой подход, в том числе и к нашей политике внутренней и, в целом, социальной. [А вот и главное: неравенство следует возвести в ранг государственной политики. Тут, как говорится, комментарии излишни]. И еще одна очень важная вещь. Новая экономика привносит новое революционное понимание классических экономических понятий. Я приведу только один пример, очевидный. Появился новый вид продуктов — социальные услуги. Социальные услуги, в отличие от классической экономики, не имеют принятых принципов и законов ценообразования. Человек приходит за медицинской помощью, ему она оказывается, при этом ни врач, ни больной не знают, на каком уровне и каково качество данной социальной услуги. Появились социальные услуги, которые народ, в принципе, оплачивать не хочет, хотя для всех эта потребность официальная — экология. Если я вам предложу платить налог на воздух, все скажут, ну, совсем уже обнаглели, экологические сборы, плата за экологию — это очевидная вещь.
Или мы включаем это в социальную функцию государства, и пусть государство раскошеливается, но это опять-таки через наши деньги, через наш бюджет, или должны быть другие источники. Но платить-то за эти социальные услуги все равно никто не хочет. И цена их тоже не определена. [И как вам эта сентенция выше? Т.е. предприниматель ради максимизации прибыли загрязняет природу, а платить за возмещение ущерба должно государство?]. И приведу еще один пример, которым я болею последние годы и который для меня кажется крайне важным — это проблема интеллектуальной собственности. Мир порождает новое понятие интеллектуальной собственности, а мы пытаемся подойти к нему совершенно с другими критериями. Но, не решив проблему интеллектуальной собственности, мы не создадим систему мотивации для творческого труда, для производства. [Интеллектуальная собственность, авторское право — это действительно большая проблема для страны. Ибо в своем существующем виде подобный институт — очевидный тормоз развития. Оплачивать изобретения должно государство, внутри которого не должно быть никаких барьеров для реализации новшеств. Но что касается других стран, то до тех пор, пока существует враждебность по отношению к России, существующее межгосударственное патентное право необходимо сохранять]». А вот еще один отзыв на ту же самую статью («Будущее экономики – в тумане. Что предпринять?»). Предлагаю Вашему вниманию статью В. Евлогина «Теоретик из Госдумы и туманное будущее» (источник: https://ss69100.livejournal.com/4522805.html). «В статье «Будущее экономики — в тумане. Что предпринять?» человек, далеко не последний в РФ, и власти совсем не посторонний, Сергей Калашников, первый зампред Комитета СФ по экономической политике, д.э.н., профессор пытается заглянуть в будущее. Как вполне типичный представитель путинской «элиты» Калашников одновременно и антисоветчик, и антилиберал, то есть пытается совмещать животную, зоологическую свободу особи на рынке — и цивилизационный запрос на общественный прогресс, развитие человека и общества. Как человек достаточно умный, Калашников сталкивается с противоречиями в этой модели. И в итоге выходит из них с помощью рефрена «я не знаю». Он подчеркивает, что будущее от него закрыто, темно и загадочно, противоречия сегодняшнего дня получат в этом будущем неизвестное Калашникову разрешение. Калашников «хотел обратить внимание на некоторые парадоксы оценки тех шагов, которые мы должны делать в будущее».
Это хорошо, но я бы начал с другого. С вопроса — откуда вообще эти «парадоксы Калашникова» возникли. Парадокс — это логическая коллизия мысли, не имеющая однозначного решения. Парадокс человека заключается в единстве и противоречии в нем животных и социальных начал, биологического и цивилизаторского. Это не просто два этажа, как у английского автобуса: это два этажа, которые едут в разные стороны. И грозят разорвать своего носителя… Либерализм, как продукт порчи цивилизованного общества, продукт гниения плодов просвещения (плоды, как известно, могут не только созреть, но и гнить) — не понимает, с какими силами и стихиями бездумно заигрывает в своих теориях и практиках. Чтобы объяснить природу либерализма прибегну к инерционной аналогии. Если у вас нет яблок, то неотделимость яблок от яблони для вас очевидна и безусловна. Для того чтобы у вас появились яблоки — нужна яблоня. Иначе никак. Садоводство делится на сладкие плоды и утомительный труд. Яблоки сладки, уход за яблоней не очень. Но пока яблок нет — это не актуально, потому что и наличие и отсутствие плодов идут только в комплекте. Теперь возьмем другую ситуацию. Вторичную. По итогам трудов прежних поколений у вас на руках большой урожай яблок. Они уже в ящиках. Теоретически можно вырубить все яблони — а яблоки еще будут. Какое-то время. Возникает феномен, которого вначале-то не было: яблоки без яблони, яблоки против яблони, мед против пчел. Этот феномен лежит в основе дегенеративного и вторичного, инерционного общества, которое социологи называют «потребительским». Оно сочетает любовь к меду и ненависть к пчелам. Оно пользуется всеми благами государства — но не хочет защищать это государство, и даже ненавидит его. Заболев, оно охотно лечится готовыми лекарствами — но изучать фармакологию не хочет. Оно любит кататься с горы — но чувствует себя очень оскорбленным, если ему предложат саночки везти в гору.
Конечно, в конце концов, такое дегенеративное общество погибнет — но какое-то время оно может жить по своим, «антипчелиным» законам, и отравлять воздух своим потребительским отношением ко всему. Инерция прежних поколений может быть порой долгой… Но откуда берется ненависть к пчелам, если очевидна любовь к меду, их продукту? Из дуализма человеческой природы. Животное на солнышке ляжет, и будет греться. А человек на жаре дом строит. Потребитель же хочет и того, и другого. Животная половина хочет лежать «бурым овощем», а цивилизационная — чтобы в то же время дом строился. Какое же желание истинное, искреннее, обоснованное? Оба. Потому человек и поделил свое время на будни и праздники, рабочее и выходное время. Он как бы разрезал себя на две половинки: одна служебная, а другая — усладительная. Человек делает то, чего ему не хочется — чтобы пользоваться тем, чего ему хочется. Но — только до тех пор, пока не стал дегенератом, и не объявил все свои желания «обжалованию не подлежащими». Либо мы строим «империю на века», или мы строим собственное минутное удовольствие. А хочется же и того, и другого! Человек капризничает и говорит: хочу, чтобы меня сейчас ничего не «напрягало», но чтобы и империя на века, и космические города будущего были, и на Марсе чтобы яблони цвели! Человек хочет одновременно, и лежать, и идти вперед. Причем лежать на мягком, а идти семимильными шагами. Из такого двуединого запроса появляется популизм в худшем смысле этого слова (у слова популизм много смыслов, есть и положительные). Место этого популизма в худшем смысле слова — между идеологическим фанатизмом и фундаментальным либерализмом. Фанатизм требует от человека служения и суров к человеку: зато он строит пирамиды и космодромы. Либерализм к человеку снисходителен, он потакает всем человеческим слабостям и порокам, потворствует самым животным и низменным инстинктам, и даже строит «экономику грехов» — которой официально разрешено зарабатывать на общепризнанных пороках. Если идеология, так или иначе, «строит» человека (и как личность, и в воинском строю) — то либерализм позволяет ему быть животным. И чем фундаментельнее либерализм, тем большей скотиной он позволяет быть человеку. Есть умеренные формы, но их быстро вытесняют радикальные.
Поскольку скотине ни служить, ни работать, ни учиться не хочется (и вообще развиваться) — возникает никчемный биоматериал, подлежащий уничтожению и самоуничтожению. Либо человек сам борется за жизнь — но это его напрягает. Либо кто-то другой должен бороться за его жизнь — но это напрягает уже другого. А напрягать («давить» на человека) запрещено. Поэтому либеральное государство не может взнуздать ни самого утопающего, ни спасателей, которые могли бы его вытащить. В итоге торжествует принцип ЖКХ — «Живи Как Хочешь», а не хочешь — так и не живи вовсе, наркота и эвтаназия тебе в помощь. Уйди — все будут только рады… Станет просторнее. Жизнь при либеральном фундаментализме ужасна. Потакание животным удовольствиям, низменным инстинктам, темным страстям в полной мере — в полной же мере инфернализирует все снизу доверху. Потакание сверхобогащению одних — приводит к массовому обнищанию других, жизнь в таком обществе и технически, и нравственно ОМЕРЗИТЕЛЬНА. Его основные маркеры — повсеместные и открытые бесстыдно на всеобщее обозрение содомия, проституция, наркомания и алкоголизм, секс и насилие, постоянно возрастающие преступность и безумие (резкий рост всех видов психических заболеваний). Либерализм превращает города не только в нравственные, но и обычные помойки: всюду мусор, грязь, мерзость запустения, полоумие и одержимость, бесноватость. Столкнувшись с такой реализацией своих «прав на свободу личности»(точнее сказать — особи), люди ужасаются (как наш народ на гноище 90-х), и требуют от властей, чтобы те «приняли меры». А принять меры — это как? Загнать всех в казармы, выстроить в солдатские шеренги, ввести суровую дисциплину с суровыми карами для охламонов? Перестать идти на поводу у растленной майданной толпы и наоборот, взнуздать ее строго? Если говорить о человеке логически мыслящем — то напуганный плодами «свободы» он должен начать бояться и самой «свободы». То есть: не только зверей вокруг себя, но и зверя в себе. Но большинство людей мыслят не логически, а чувственно, на эмоциях. Они возмущаются, когда им делают больно, и склонны оправдывать себя, когда сами делают больно другим. Наиболее распространенный человек сегодня — это человек, искренне желающий вселенской справедливости, равенства и социализма для всех плюс барского поместья с крепостными лично для себя (в порядке исключения). То есть: всем — справедливость, а мне — вседозволенность. А поскольку так (совершенно искренне) думают очень многие — побеждает всеобщая распущенность и массовый дегенератизм.
Современный человек очень рад пользоваться всем тем, что дал ему Сталин: электричеством и тракторами, городами и индустрией, пенсиями и дорогами, включая Севморпуть. Но современный человек, готовый простить Сталину то, что он прижучивал других — очень боится, что Сталин прижучит лично его. А когда большинство требует для себя исключений — исключение становится правилом. Поэтому возникает запрос на правительство сильное, заботливое — и в то же время безобидное, об которое можно было бы ноги вытирать. Чтобы оно никак не мешало животным удовольствиям — но все человеческие возможности и блага тоже обеспечило. Страх перед Сталиным с одной стороны и страх перед очевидными ужасами либеральной жизни с другой (а в эти помои нас окунули недавно, и с головой) приводит к власти популистов в худшем смысле слова. Они должны демонстрировать перед массой и свой антисталинизм, и свой антилиберализм. Быть немножко сталинистами, немножко либералами, и немножко беременными. Политик-популист — это человек, играющий перед толпами лакея «чего изволите?». Он стоит перед вами, как официант, и записывает покорно все, что вы ему заказываете. А заказы у современного человека весьма капризные: — Хочу, чтобы, во-первых, не было расизма, а во-вторых, чтобы не было негров! — Хочу свободы, и чтобы порядок был! — Хочу, чтобы все меня оставили в покое, но при этом чтобы мне все служили! — Хочу быть защищенным, но не хочу выполнять требования по безопасности от охраны, которая меня защищает… То есть это, если в двух словах, требование принести замороженный огонь. И чтобы лед на раскаленной сковородке не таял. Честный человек скажет, что такое — невозможно, что любишь кататься — люби и саночки возить. Но политики-популисты лукавы. Они говорят — ладно-ладно, все исполним в лучшем виде… Мол, и империю на века построим, удовлетворяя вашей потребности в гордости за страну, и вас никак напрягать при этом не станем. Вы мусорите, сколько хотите — а вокруг вас все равно будет чисто, мы позаботимся.
Так появляется и реализуется двуединый запрос на «комфортный подъем». Как ты можешь подниматься — и при этом не двигаться? Только одним путем: если тебя несут другие. Так возникает жажда нетрудовых доходов, ради доступа к которым растленный либерализмом человек идет на все: деньги это мостик между животными удовольствиями — и пользованием всеми продуктами цивилизации: живешь, как зверь, но кушаешь как человек, и в человеческом логове. Получил даром то, за что другим приходится многим жертвовать. Если у тебя мешок с деньгами, то, с одной стороны — тебя все оставили в покое (нет более закона о тунеядстве, хоть вообще из кровати не вылезай), но, с другой стороны — все тебе служат. Когда ты позовешь. Свистнул — прибежали служить. Надоели — снова свистнул, и убежали. Удобно. Так могут жить некоторые люди небольшим числом (не более 1:10, да и то щедро я допускаю). Платой за такой образ жизни выступают жестокость, подлость, лживость и все прочие аморальные качества человека. Но ВСЕ так жить не могут. Если каждый господин — кто станет наниматься в слуги? А либерализм лживо обещает такую жизнь всем. Просто всем и каждому — и без всякого усилия с их стороны. И вот перед нами программа популизма — выросшего между тоталитарным и либеральным обществом, лавируя в словоблудии: все будут мусорить, никто не убивать, и повсеместно будет при этом чистота: «Мы обеспечим!» А как такое может быть? Для депутата и доктора экономических наук Калашникова это обещанное им популистское «будущее не просто покрыто мраком: лучшая иллюстрация, которую я мог бы придумать — это пустой серый фон». Спасибо и на этом, господин Калашников, сохраняете некую долю трезвости. Калашников осторожно, чтобы не обидеть избирателя, намекает, что все это либеральное жидкое дерьмо в головах несовместимо с цивилизацией: «Первое. Мы исходим из свойственной нашему мышлению, нашей цивилизации последовательной логики события… Это линейная последовательная причинно-следственная связь. Но сейчас мы прекрасно видим, что никакой линейности уже здесь нет, есть одновременное возникновение самых разных явлений в самых разных сферах».
Ну, трудно поспорить. И в мифе об «экономическом чуде» (очередного Кинг-конга, Гонконга, пинг-понга) и в мифе «делать деньги из воздуха» — нет причины, нет причинно-следственной связи. Это не так, что посадил яблоню, растил, поливал, удобрял — и вот яблоки. Это так: бухал, веселился, утром проснулся — а на столе гора яблок… Чудо, йопт! Из воздуха! Далее Калашников сочувственно стыдит: «В качестве наиболее яркого примера я приведу то, что в этой парадигме нового технологического уклада на сегодняшний день практически отсутствует такая категория, как труд, хотя для любого экономиста понятно, что труд, трудовые отношения и все что, за этим тянется — это основа основ и экономики, и трансформации в образовании, науке». Если Калашникову действительно интересно, куда пропала категория «труд» «в парадигме нового технологического уклада», могу снизу объяснить, как человек, куда более близкий к земле, чем наши законодатели. Труд пропал в полном и окончательном, теперь уже глобальном, транснациональном волюнтаризме оценки человеческой деятельности, утратившем всякую тень и подобие объективности. Это когда печатающий деньги глобальный центр эмиссии даже не пытается оценить трудовой вклад, полезность человека — а решает, кому и сколько дать без оглядки на это. На практике это выглядит так. Где-то выращивают кофе. Работают на плантации с утра до ночи, получают гроши, и больше всего бояться потерять даже эти гроши. А в США тунеядец получает пособие, которое больше зарплаты тех, кто вырастил ему кофе, которое он, купив на пособие, пьет. Это будни «нового технологического уклада на сегодняшний день», в котором «практически отсутствует категория «труд». Не потому, что труд отсутствует, а потому что нет никаких критериев сравнения труда, равно оплаты за равный труд. Заработки людей определяются не их трудом или вкладом — а прихотью и играми тех, кто печатает деньги и всем платит. Какие-либо объективные критерии оплаты (тарифные сетки) просто отсутствуют: платят кому как захотят, в режиме чистого произвола! Оттого в этом «новом технологическом укладе» можно ничего не делать и жить припеваючи, а можно наоборот, работать с утра до ночи, и оставаться нищим.
Калашников описывает это так: «Изменился характер труда: от обработки материи мы переходим к обработке информации… труд становится распределенным, сетевым, рабочее место не является пунктом привязки человека к трудовой деятельности, но появляются и парадоксальные вещи, например, творческий подход, индивидуализация труда порождает то, что раньше мы называли ремесленничеством». «…на смену машинному, системному труду приходит в определенном смысле индивидуализация… Международная организация труда ввела понятие «достойный труд»… ведь когда мы привлекаем неквалифицированный труд зарубежья — он не подпадает под понятие достойного труда с соответствующей системой мотивации, а люди хотят его иметь». «…изменение человека…. это затрагивает даже систему нашего мышления…. новый характер экономики, который зиждется на широком распространении сферы услуг, и особого класса услуг — социальных услуг… в условиях, когда нет заданного качества, вся система ценообразования услуги начинает трещать по швам. Я не буду углубляться в эту проблему» — завершает Калашников, и правильно делает. Он выбрал удобную позицию говорить о будущем — позицию неведения. Мол, старое сдохло, а каким будет новое — кто ведает? Калашникова страшат проблемы: «Первое, что лежит на поверхности — это старение населения, а второе, более страшное — это массовая безработица. Завтра в связи с роботизацией, информатизацией и прочее мы столкнемся с тем, что огромные миллионные массы окажутся не у дел. Самый яркий пример. Наиболее популярная у нас — это профессия водителя. Мы уже видим, что это профессия вчерашнего дня. И наконец, следствие всего этого — это расслоение общества. Хотим мы или нет, но произойдет расслоение общества. Насколько мы с нашими установками XX века готовы действительно к жесткой стратификации общества со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нужно ли говорить о тех политических рисках, которые ведет за собой жесткая стратификация?»
Этот вопрос для Калашникова риторический. Как человек ХХ века он понимает, что новый феодализм и сословия никого не обрадуют, кроме новых феодалов. Но как представитель пост-советизма пожимает плечами: «ну, что уж с этим поделаешь?» Калашников думает про «неэффективность старых механизмов социальной защиты. Социальное страхование приказало долго жить. Замена горизонтального распределения вертикальным, массовые неиндивидуализированные страховые случаи, невозможность разделить субъективные и объективные риски страхования делают социальное страхование во всех сферах в современных условиях неэффективным. Дефицит основных социальных механизмов, пенсионных систем, здравоохранения, образования… техногенные катастрофы, которые неминуемы в условиях развития научно-технического прогресса… государство становится тем большим братом, над которым мы в течение конца XX века усиленно смеялись. Без повышения роли государства не только в экономике, но прежде всего в социальной сфере, мы никуда не денемся, потому что должен быть субъект управления в новой неопределенной социальной ситуации». И снова: «Я не знаю, что нужно делать, известны только векторы. Например, в этих условиях минимальные социальные стандарты как способ противостояния бедности уже не работают, нам нужно переходить на средние социальные стандарты — это завтрашний день. Новое образование. Есть алгоритмическое образование Яна Амоса Коменского, апофеозом которого в общих чертах является ЕГЭ, и есть классическое образование, подразумевающее творческое принятие решений в неопределенной ситуации. Коллеги, и то, и другое нужно, но где их сочетание, где тот оптимум и от чего он будет зависеть?» На этот вопрос Калашников тоже не находит ответа.
Зато твердо знает другое: «И наконец, необходимо будет пересмотреть основные понятия справедливости и равенства. Мы жили по аристотелевским понятиям о равенстве возможностей, но на сегодняшний день такое понимание равенства не работает и требует серьезного пересмотра». Таково вот будущее от человека, стоящего у руля законодательных решений. Таково его видение мира, пугающее читателей как общей неопределенностью («я не знаю» — лейтмотив Калашникова), так и жесткой определенностью некоторых конкретных узлов. Калашников еще не выбрал для себя между ЕГЭ и классическим образованием, но пересмотр «основных понятий справедливости и равенства» уже выбрал. Тут он четко определился, что тысячелетние представления о справедливости и равноправии больше не катят, надо бы их на свалку истории. Социальное страхование туда же — оно ведь «приказало долго жить». Готовится и «жесткая стратификации общества» (кастовый строй?) которой Калашников обещает потрясти воображение «людей ХХ века». Да так, что эти потрясенные устроят ему «политические риски», к которым он заранее готовится. Если добавить к этому ремесленничество, которое приходит на смену индустриализации, то получаем какое-то глухое средневековье, свободное от христианства, но более ни от чего средневекового. Такой секулярный, светский вариант феодализма» (Евлогин). К слову сказать, и автор этого сайта уже писал по данному поводу чуть ранее. Возникает вопрос — почему эта статья Калашникова вызвала такой живой отклик у ее читателей? Самый простой ответ на этот вопрос (и автор с ним согласен) звучит примерно так: Калашников «слегка беременный» — слегка либерал, слегка демократ, слегка россиянин, и пытается примирить два противоположных начала в человеке — животное и разумное. Другими словами, «скрестить ужа с ежом». И его читатели почувствовали это (на его беду многие люди сегодня уже начали осознавать историю, иначе говоря, поняли, что главной причиной всех изменений на Земле служат человеческие мысли). Впрочем, у Калашникова, как и у его критиков, есть много дельных мыслей, но нет единого взгляда на проблему. А у нас с Вами, уважаемый читатель, есть перед ними огромное преимущество — мы смотрим на проблему, вооружившись «Кругом Общемировых Законов», другими словами, смотрим вооруженным взглядом. И этот взгляд позволяет нам соглашаться с тем, что ему не противоречит, отрицать все ненужное, а главное, дополнять то, что не заметили другие.
Другими словами, мы с Вами научились не только анализировать чужие мысли, но и синтезировать свои собственные, причем, верные мысли — мысли, которые не противоречат ни Общемировым Законам, ни нашей Вере. Да, и свою Веру мы тоже трансформировали (теперь и она не противоречит законам). А чтобы научиться мыслить «синхронистически», Вам осталось поработать со своим подсознанием. И в этом Вам на помощь может прийти профессиональный психолог — например, та же Гарина (с чем — чем, а с подсознание она лихо разбирается). Впрочем, возможно, Вам эта помощь и не потребуется. Так или иначе, но Вы, уважаемый читатель, читая этот сайт, постепенно превращались в вершителя. И даже если Вы пока еще не стали им, в полной мере, Вы все равно находитесь на финишной прямой. А чтобы порвать финишную ленту, Вам остается лишь поверить в себя и свои силы. Сделать из Вас вершителя, было заветным желанием автора этого сайта, и, судя по всему, оно, наконец, исполнилось. Да, Вам пришлось пропустить через себя (через свое сознание) целую кучу самой различной информации (и на это потребовалось немало времени), но «игра стоила свеч», уверяю Вас. Тем не менее, автор не собирается «закрывать свою лавочку», по крайней мере, до тех пор, пока не случится «ПЕРЕЛОМ» в истории человечества. Теперь на этих страницах автор будет вести разговор с Вами, уважаемый читатель, как вершитель с вершителем — отныне никаких повторений и отсылок к прошлым главам. Всю необходимую Вам информацию Вы будете самостоятельно вытаскивать из «единого пси-поля Земли», «кончилась лафа». И помните, в нашей с Вами истории «ПЕРЕЛОМ» уже произошел, Вы стали, таким же, как и автор этого сайта. А потому, «критикуешь — предлагай, предлагаешь — делай, а сделал — отвечай».