Экономика и идеология
Казалось бы, что эти две сущности никак не связаны друг с другом. Однако это только кажется. Об их связи как раз и написал в своей статье «Свобода, Законность vs Собственность» известный русский экономист В.Л. Авагян. (источник: https://ss69100.livejournal.com/4578782.html). «Не нужно толковых и бестолковых словарей, чтобы увидеть: в основе слова «выгода» — два корня, сросшихся в один. «Выход к годности», «выход на годность» — вот что имеется в виду. Есть негодники — те, кто делают не то, что нужно. А есть «годность», «пригодность» — то есть польза и смысл вещи. «Негодный» — стало быть, испорченный. А годный — нужный, полезный. «Выгода» — польза и смысл деятельности, и в этом смысле она гораздо шире денежной прибыли. «Выгадать» — правильно гадать, верно предположить, запланировать. Несмотря на широту, понятие «выгода» все же техническое: оно намертво увязано с тем, что человек считает ценностью и святыней. Мы можем увидеть (и легко), что существуют два типа выгоды: Выгода текущая; Выгода проектно-расчетная. Первая досталась нам от животного мира (увидел банан — сорвал и съел), вторая неразрывно связана со становлением планового хозяйства. Это когда между действием и результатом много промежуточных актов и промежуточных итогов, и чем сложнее разум человека, тем больше их. Никакая выгода (ни простая, моментальная, ни сложная, расчетная) не существуют сами по себе, в отрыве от умственного и духовного развития человека. В частности, имеющая животное происхождение текущая выгода не существует сама по себе. Она тесно и неразрывно связана с системой приоритетов в мышлении, психологии человека, с уровнем нравственного и духовного развития конкретной личности. Например, купить книги подешевле, по льготной цене, с уценкой и т.п. выгодно только тому, кто любит книги. А тому, кому они не нужны — это не выгода, а бесполезная трата. По большому счету выгодно то, что сам человек считает для себя выгодным. И здесь может быть очень широкий и удивляющий последовательного рационалиста разлет мнений. Система приоритетов в голове человека складывается отнюдь не по Маслоу. Потребности Маслоу распределил по мере возрастания, объяснив такое построение тем, что человек не может испытывать потребности высокого уровня, пока нуждается в более примитивных вещах. В основании — физиология (утоление голода, жажды, сексуальной потребности и т. п.). Ступенью выше разместилась потребность в безопасности, над ней — потребность в привязанности и любви, а также в принадлежности какой-либо социальной группе. Следующая ступень — потребность в уважении и одобрении, над которой Маслоу поставил познавательные потребности (жажда знаний, желание воспринимать как можно больше информации). Далее следует потребность в эстетике (жажда гармонизировать жизнь, наполнить еекрасотой, искусством). И наконец, последняя ступень пирамиды, наивысшая, — стремление к раскрытию внутреннего потенциала (она и есть самоактуализация).
Например, одна и та же астрономия или динозавры могут быть очень интересными очень голодным людям, и совершенно не интересными очень сытым людям. Никакого автоматизма в переходе от низших, животных потребностей к сложным высшим нет. Человек вполне может застрять на удовлетворении низших (и сегодня чаще всего именно так и происходит). А может, наоборот, при страшной неудовлетворенности самых острых физиологических нужд — главное видеть в абстрактных идеях и ценностях. Если представления о текущей выгоде неразрывно связаны с нравственным и духовным развитием личности, то все представления о проектно-расчетной выгоде нельзя рассматривать без учета интеллектуального развития личности, развития ее умственных способностей. Тот, кто плохо умеет считать — ничего сложного и далеко идущего не рассчитает. И не только технически не сможет, но даже и сама мысль о сложных расчетах на далекое будущее примату в голову прийти не может. Посему когда мы говорим «человек руководствуется собственной выгодой» или «человек не должен руководствоваться мотивами личной выгоды» (как часто заявляют «борцы с коррупцией» из числа тех же либералов), которые настаивают, что «человеку важнее всего его личная выгода») — мы не говорим ничего. Ведь мы не раскрываем, каково представление о выгоде у того или иного человека. Между тем, нет двух людей, которые совершенно одинаково понимали бы личную прибыль! Некие сходства и подобия есть (обычно они выражаются в символе коллективной веры), но тождества не существует. «Экономический человек» бывает трех основных потребительских типов: — 1.Человек удовлетворяет свою потребность «Х» легко и моментально. — 2.Человек имеет возможность удовлетворить потребность «Х», но только через множество трудных, долгих, тяжелых, промежуточных действий. Грубо говоря, получает деньги не сразу — а только заработав их, по итогам труда. — 3.Человек вообще никак не может удовлетворить потребности «Х», потому что он ресурсный лишенец и поражен в потребительских правах.
У потребителя 1-го типа есть не только ресурсы благо-извлечения, но и обслуживающий персонал (рабы или роботы). Если мы говорим о хлебе, то у него есть и земля во владении, и те, кто ее обработают. А он получит хлеб сразу — не касаясь своей земли. У потребителя 2-го типа ресурсы для извлечения благ есть, но делать работу за него некому. Допустим, он землю имеет, но батраков — нет. Он может получить хлеб, если не будет лениться. У лишенца 3-го типа нет самого исходника, из которого может быть сделано земное благо. Он лишен права пользоваться не только конечным продуктом труда, но, и лишен доступа к сырью, с которого начинается производительный труд. Три потребительских типа и их очевидная неизбежная вражда (одни имеют все, другие ничего, третьих зазывают и переманивают к себе в сторонники оба лагеря) — лежит в основе драматично, но не очень точно описанного в марксизме социального конфликта. Ведь по сути, экспроприируемые — вчерашние экспроприаторы (отсюда ленинский лозунг «грабь награбленное!», которому не откажешь в справедливости). Те, кого сегодня раскулачивают — сами вчера кого-то раскулачили, чтобы стать «кулаками», не с неба же упало им богатство, и не из пустоты образовалось… Но какая тогда моральная и просто сущностная разница между теми и другими? Чем тогда экспроприаторы лучше (или хуже) экспроприируемых? Вывод напрашивается сам собой: правда за теми, кто заботится о вечном и всеобщем. Отсюда выведенный социопатологом А. Леонидовым термин «инфинность психики» (от латинского слова infinitum — беспредельное, бесконечное, безграничное. Только психика, включающая в себя понимание и приоритет вечного и бесконечного по отношению к временному и локальному, по Леонидову, совместима с преемственностью культуры от поколения к поколению в цивилизации. А не только о себе и собственной локации, отсюда термин социопатолога Леонидова «локализм психики» — суть которого в непонимании психикой бесконечности и вечности, концентрация на временном и локальном, приоритет сиюминутных текущих вопросов над древностью и далеким будущим в качестве базовой платформы мотиваций.
Правда на стороне государственности и законности, а неправда — на стороне противостоящей им онтологически (сущностно, метафизически, в предельном разрешении) частной собственности. Где собственность — там насилие. Оправданное, если собственность распределена разумно, объяснимо, оптимально. И звериное, зоологическое, беспредельное — если собственность никак не мотивирована средствами разума: «владею — и все, зачем и почему — отчитываться не собираюсь!». В любом случае только на действующем праве собственника вызвать карательную команду — зиждется все его право собственности. Если убрать право вызвать карателей — то собственность растворяется, вместо нее возникает бой претендентов за ничейный ресурс. Таким образом, собственность и насилие неразделимы, это две стороны одной медали. Насилие порождает собственность, а собственность — насилие. Любая, даже символическая ограда — строится как военно-крепостное сооружение, призванное помочь собственнику продержаться до прибытия карательной команды. Поскольку каратели не могут прибыть моментально — нужно какое-то время выдерживать атаку самому: для этого и заборы, и ворота, и двери, и замки, и решетки на окнах (не для утепления же их ставят!). Но что если мы встали на путь ненасилия? Например, как в «перестройку» — мол, захотели эстонцы независимой Эстонии, мы с ними воевать не будем? На языке экономики это называется отказом от собственности, денег, прав, ресурсов и самой жизни. О ком бы мы ни говорили — все, что ему принадлежит, принадлежит ему только по праву силы. Нет такой собственности в пользовании, которая не была бы захвачена, раньше или позже. Убирая всякое насилие — мы убираем и всякую собственность, и всякое право. Конечно, если мы начнем отдавать земли — у нас их с радостью начнут забирать. Но в итоге мы остаемся без ничего, без любой земли (ибо нет земли, которая не имела бы ценности). Мы остаемся вне жизни, потому что наше право на пользование чем бы то ни было некому защищать. Собственность может опираться на: — 1). Идеологическое насилие, основанное на твердых принципах права. — 2). Зоологическое насилие, основанное на голой силе и произволе захватчика. Каких-либо иных оснований у собственности — чтобы ее не растащили, поубивав прежних пользователей — нет и быть не может. То есть: или идеологическая карательная служба карает человека за нарушение какой-то идеологической нормы, или ее нет (ни нормы, ни службы), и в таком случае просто карают все всех, кому как выгодно или доступно. Бандиты ведь не имеют идеологических претензий к жертве грабежа, им совсем для другой цели насилие нужно!
Что касается права (законности) — то это лишь «инвентаризация и структурирование» идеологических ценностей. Как можно защитить ценности, если ценности отсутствуют? Если они не осмыслены, не выражены, не оформлены идеологически? Какая логика в таком случае свяжет разные законы, и чем эти законы будут отличаться от произвола? Именно поэтому капитализм, утрачивая идеологию (дехристианизация Запада), утрачивает и законность, всякую и любую. Ибо ценности права не существуют вне идеологических предпочтений. Закон должен отражать некую систему ценностей, а она и есть идеология. Произвол же ничего отражать не обязан. Ему не нужна логика, которая связывала бы прецеденты (скажем, признание Косово и Крым). Удел деидеологизированных обществ — хаос голого произвола и постоянной бессистемности криминального насилия (что мы и видим)» (Авагян). По мнению автора этого сайта, Авагян на сегодня — лучший Российский экономист, по крайней мере, он пишет так, что всем и обо всем становится понятно. Причем, пишет не только о «чистой экономике», но и, о ее связи с жизнью человека (именно то, о чем не пишут все другие экономисты). Сама же экономика (в отрыве от человека) — это всего лишь «голые постулаты». У одних экономистов — одни постулаты, у других — другие. Согласен автор и с мнением Авагяна об отсутствии идеологии в современной России. Тем не менее, главной заслугой Путина можно считать замену «Зоологического насилия» — «Идеологическим насилием». Так что, как ни крути, а какая-то идеология в России сегодня все-таки есть. Согласен автор и с тезисом Авагяна: «Нет такой собственности в пользовании, которая не была бы захвачена, раньше или позже. Убирая всякое насилие — мы убираем и всякую собственность, и всякое право». Согласитесь, читатель, данный тезис далек от «чистой экономики», но пока мы не уясним его (а главное, его должна уяснить наша властная элита), никаких экономических прорывов в России не случится, что бы, Вам не рассказывали все прочие экономисты. А потому, первое, что мы обязаны построить в экономике России — это «государственный капитализм». Собственно говоря, и Путин стремится к тому же, только у него «руки и ноги повязаны» его же собственной командой. А «выше жопы» не прыгнет даже абсолютно свободный человек, чего уж тут говорить о связанном человеке, каким и является наш президент. Ну а раз мы говорим, что экономика и идеология крепко связаны друг с другом, как не поговорить о последней. И в этом нам поможет статья «Славянофилы против иезуитов» (источник: https://ss69100.livejournal.com/4579352.html).
«Андрей ФЕvФЕЛОВ. Занимаясь идеологической борьбой, находясь внутри своего рода реактора, я чувствую, что силовые линии западничества и славянофильства, родившиеся еще в XIX веке, действуют и в веке нынешнем. И сегодня хотелось бы поговорить с вами, Александр Владимирович, о первых славянофилах. Александр ПЫЖИКОВ. Да, истоки и среда формирования славянофильства вызывают по-прежнему огромный интерес. Когда мы произносим слово «славянофильство», вспоминается ряд общественных деятелей: Хомяков, Киреевский, Аксаков, Самарин… За ними обнаруживаем масштабную, несправедливо забытую фигуру Александра Семеновича Шишкова, которого называли первым славянофилом уже его современники, а вовсе не последующие поколения. Он это не оспаривал, принимал. Но оказалось, что и это не совсем исчерпывающий тезис. В нем — отнюдь не вся правда об истоках этого явления. Если полноценным взглядом посмотреть, то славянофильству дал старт не конкретный человек, а ученые и «околоученые» структуры. А.Ф. Звучит тревожно: не ложи ли масонские? Александр ПЫЖИКОВ. Нет, это легальные официальные структуры, и никакой крамолы здесь быть не может. Речь идет об Указе Екатерины II «Об учреждении Российской академии». Этот Указ, изданный императрицей в 1783 году, есть в «Полном собрании законов Российской империи». А.Ф. Академия же раньше была учреждена, при Петре I, и впитала потом в себя Ломоносова, а также Миллера и прочую «немчуру»… Александр ПЫЖИКОВ. Действительно, на сей счет существует путаница: Петербургская академия наук была создана по инициативе Петра I в 1724 году и утверждена после его смерти Указом императрицы Екатерины I, а в 1783 году была учреждена еще одна академическая структура — Российская академия. А.Ф. А для чего понадобилась еще одна академия? Александр ПЫЖИКОВ. Дело в том, что Петербургская академия делала акцент на естественных дисциплинах: химия, физико-математические науки, а историки занимали в ней периферийную нишу. Более того, правили бал в Академии все-таки иностранцы, и Ломоносов историко-филологические баталии вел именно с ними. Разобравшись в ситуации, сложившейся в сфере гуманитарных наук, Екатерина II посчитала нужным специально создать Российскую академию наук. На тот момент Петербургскую академию возглавляла приближенная к императрице княгиня Екатерина Дашкова, и она же стала в 1783 году директором Императорской Российской академии, в Указе о создании которой было сказано, что смысл учреждения ее — возвеличить российское слово, а если говорить точнее, то Екатерина II поставила задачу создать первый в России словарь русского языка.
Для этого и подтягивались силы, которые были в состоянии выполнить поставленную задачу. И среди них было мало иностранных фамилий, в отличие от Петербургской академии, где редко встречались тогда русские фамилии типа Ломоносова. Андрей ФЕФЕЛОВ. Зачем это было нужно императрице Екатерине II? Александр ПЫЖИКОВ. Здесь она не была оригинальна. Екатерина копировала европейские подходы, а во второй половине XVIII века повсеместно формировалось, в том числе в научной парадигме, движение романтизма, пристальное внимание уделявшее вере, истории и языку народов… А.Ф. То есть создавалась закваска будущих наций? Александр ПЫЖИКОВ. Конечно! А закваска эта не может дать результатов без повышенного внимания к общему языку и истории — это фундаментальные вещи в романтизме всех европейских стран. А.Ф. Во Франции все это быстро и понятно чем закончилось… Александр ПЫЖИКОВ. Да. У Екатерины II перед лицом пугачевского движения встала на повестку дня первоочередная забота — формирование единой нации, поскольку выяснилось, что в реальности жизнь устроена далеко не так, как кажется издали, из петербургских кабинетов или Зимнего дворца… А.Ф. Не столь «фольклорно» все выглядело? Александр ПЫЖИКОВ. Да, не столь, вот и надо было начинать огромную работу побыстрее. Идея первого русского словаря уже висела в воздухе, и поручила Екатерина II эту работу Екатерине Дашковой, поскольку та полностью разделяла ее мнение о необходимости такого словаря. Правящий класс, говорящий на немецком и французском языках, уже давно надо было вернуть в языковую среду той страны, где он все-таки физически находился. А.Ф. Об этом первом русском словаре почему-то почти ничего не известно! Александр ПЫЖИКОВ. Он забыт, как сама эта Российская Академия, просуществовавшая с 1783 по 1841 год, когда Николай I после смерти Шишкова влил ее в Петербургскую академию на правах отделения русского языка и словесности. Но история этой Российской академии была достаточно бурной и интересной. Для составления словаря в Академию вошел ряд служителей церкви: архиереев, священников, белого духовенства и даже молодых, подающих надежды, выходцев из семинарии. А председательствовал во время отсутствия Дашковой на заседании этой академии митрополит Петербургский и Новгородский Гавриил. И архиереи эти были, к слову, во многом из Киево-Могилянской академии, из библиотеки которой прислали, как было сказано, огромное количество книг. Правда, когда я читаю об этом, меня всегда коробит: не могло быть такого количества книг там в 1783 году, поскольку в 1777 году произошел пожар, который сжег практически все.
В Академию попали выученики трех семинарий: Петербургской, Московской и Новгородской. Именно их, людей духовного сословия, стали «двигать» по академической линии. И если в Петербургской академии была существенна прослойка людей иностранного происхождения, то в новую Российскую академию попали даже люди простого происхождения: дети солдат Преображенского, Семеновского полков… А.Ф. То есть академиками стали внуки крестьян — это удивительно! Александр ПЫЖИКОВ. Да, и таких людей было много, причем они оставили заметный след в российской науке того времени. А.Ф. А как они в этих условиях могли действовать? Получали личное дворянство? Александр ПЫЖИКОВ. Нет, личного дворянского звания они не получали. Из солдатских школ через гимназии они попадали в университеты, в том числе зарубежные. По сути, повторяли путь Михаила Васильевича Ломоносова. А.Ф. Была целая формация выращена? Александр ПЫЖИКОВ. Конечно! В том-то и дело, что фигура Ломоносова заслоняет это явление, а людей таких училось немало. А.Ф. Александр Владимирович, это значит, что, несмотря на усиливающееся крепостничество, «эмансипацию» от любой службы дворян, вертикальная динамика все-таки присутствовала… Александр ПЫЖИКОВ. Но — в определенных точках! Ведь Преображенский и Семеновский полки были несравнимы с гарнизонами под Оренбургом или еще где-либо, ведь в этих полках все великие князья служили. Это привилегированное положение накладывалось и на простых рекрутов: тех детей этих солдат, кто подавал надежды, определяли в учение, двигали по научной линии. А.Ф. Да, близость к «нобилитету» давала большие возможности. Но все же удивительно, что, помимо самородка Ломоносова, было целое направление подобного рода. Александр ПЫЖИКОВ. Да, и я уже нашел несколько десятков величин разной степени известности. Например, был Иван Иванович Лепехин — энциклопедист, академик Петербургской академии наук, любимец Дашковой, он вел работу над «Словарем Академии российской». Поскольку над этим «Словарем…» трудилось немало церковных деятелей, источниками слов для него были летописи, естественно, церковного происхождения, богослужебные книги, судебники Ивана III, Ивана IV и так далее.
В то же время составители переводили латинские научные термины из ботаники, химии на русский язык, этот момент тоже важно учитывать. Названия латинские зазвучали на русском, а это важно вот в каком отношении… Например, у растений были народные названия, привязанные к применению этих растений, а латинский язык отрывал имя от свойств, нес иное значение и принципы. Минус заключался в том, что никто не обращал внимания на былины и на фольклор в целом. А.Ф. Но чтобы тогда обратить внимание на фольклор, надо же было еще записать его, зафиксировать те же былины, например… Александр ПЫЖИКОВ. Фрагменты про Илью Муромца, Добрыню Никитича и некоторые другие былины были уже известны, но записаны комплексно они были, конечно, лишь к середине XIX века. Конечно, знали о существовании большого эпического пласта, но даже фрагменты, всплывавшие то тут, то там, почему-то не вызывали тогда ощутимого интереса. Например, Иван Никитич Болтин, сослуживец и друг Потемкина, крупный историк и филолог, считал, что все эти «сказания» были выдуманы, чтобы милостыню просить, и в словарь их включать не нужно. В этом немудром «прозрении» его поддержал поэт Державин, который тоже своеобразно высказался про былины — что, мол, это всерьез воспринимать негоже, и не надо засорять русский язык. Русский язык для Болтина и Державина — язык однозначно книжный. При работе над этим словарем, который создавался с 1783 года и включил в себя шесть томов, спорили, конечно, очень много, причем спорили в основном, по какому принципу его составлять. А принципов-то всего два… А.Ф. Алфавитный и этимологический? Александр ПЫЖИКОВ. Да! Болтин требовал азбучного подхода, основные же силы настаивали на другом. В итоге первый словарь был этимологическим, включили в него 43 тысячи слов, и в их числе немало было научных слов на русском, переведенных с латыни. А.Ф. И эти переведенные слова прижились? Александр ПЫЖИКОВ. Латинские названия прижились. А азбучный принцип начал реализовываться в 1794 году, но работа шла очень вяло: шестой том увидел свет аж в 1826 году, уже при Николае I! Все это говорило о том, что, конечно, после Екатерины II императоры куда меньше внимания уделяли гуманитарной теме. Но сама атмосфера вокруг людей, которые собрались тогда в Российской академии, этот интеллектуальный круг, — и породил первые славянофильские идейные «наметки».
И Александр Семенович Шишков, о котором мы говорили в начале нашей беседы, начав приобретать авторитет своими литературными изысканиями, в 1796 году стал членом Дашковской Российской академии. Будучи человеком незаурядным и искренним, он, однако, не очень ладил со всеми занимавшими престол после Екатерины II; Павел I к нему благоволил, приблизил его, сделав своим флигель-адъютантом, но однажды на дежурстве у него в приемной Шишков имел неосторожность заснуть. И — опала… Александр I поначалу плохо к нему относился, но с 1812 года, когда Шишков стал писать патриотические воззвания (манифесты, как их тогда называли), его дела пошли в гору, потому что Александр Семенович с блеском выполнил все задания. А.Ф. Потому что это был филолог и национально мыслящий человек! Александр ПЫЖИКОВ. Да, и в 1813 году он заслуженно был назначен президентом Академии, но после этого назначения ему пришлось несколько лет обивать властные пороги в поисках финансирования для нее. Помог Аракчеев. Потом Шишкова даже назначили министром народного просвещения — настолько это был активный, притягивающий к себе внимание человек! Но, увы, опять случилась незадача: на одной из аудиенций у Николая I Шишков долго не мог открыть замок портфеля, который принес, и в итоге Николай I взял у него этот портфель и открыл его сам, отдал ему, и… тот долго не мог найти нужных бумаг. Тогда Николай I вновь взял его портфель и нашел нужное. А после завершения дела сказал: Александр Семенович, а не пора ли отдохнуть? Тот ведь был 1754 года рождения, то есть уже в преклонных годах. Вот так c ним вышло. Человек он был довольно комичный, но симпатичный: он действительно не терпел культа иностранщины и вполне заслуженно возглавлял Академию. А.Ф. Он переделывал иностранные слова на русский лад… Александр ПЫЖИКОВ. Да, и это было предметом насмешек… А.Ф. Вместо «бильярда» — «шарокат». Александр ПЫЖИКОВ. Да, вот такие примерно комбинации словесные он производил, борясь против заимствований. Шишков правильные вещи говорил: о какой единой нации может идти речь, если вы разговариваете на французском и немецком, как вы ее собираетесь вообще создавать — ведь народ не понимает вас? Шишков был мотором движения в этом направлении. Над ним подшучивали, как над Людовиком XIV, что, мол, Академия — это он. И еще за то, что первая жена ревнителя русского национального наследия Шишкова была лютеранкой, а вторая — ярой католичкой, родственники которой издавали в Петербурге польский литературный журнал… А.Ф. То есть он в самое пекло попал!
Александр ПЫЖИКОВ. Да, из-за этих противоречий он нервничал очень. И когда он разрешения на второй брак испрашивал у Николая I, тот отнесся к его выбору с иронией. А Юлия Нарбут действительно не скрасила последующую жизнь Шишкова, потому что детей у них не было — только племянники, которых он взял на воспитание к себе в дом. Но если бы только они! Дом наполнили также французские гувернеры и учителя, которых пригласила его супруга. В итоге, по иронии судьбы, человек, который выступал против французского образования, дома был вынужден его постоянно терпеть, так как жена считала это образование лучшим. Когда Шишкова назначили президентом Академии, он был не в Москве, а в заграничном походе вместе с Александром I против Наполеона, и он попросил, чтобы дела Академии принял временно католический кардинал Сестренцевич — страшный враг иезуитов, насколько он знал. По той же причине он не включил в члены Академии министра народного просвещения графа Алексея Разумовского, поскольку тот симпатизировал иезуитам, которые осмеливались заговаривать даже о переводе русского языка на латиницу! Вот к чему уже тогда дело клонилось… И Шишков здесь вставал стеной, опираясь на платформу церковнославянского и русского языка, что, конечно, поперек глотки было бенкендорфам всех мастей. Стоял, что называется, насмерть, поэтому не случайно в 1828 году его сместили с поста министра народного просвещения. А.Ф. Через некоторое время этот пост занял Уваров? Александр ПЫЖИКОВ. Уваров — тоже воспитанником иезуитов был, из их круга вышел в жизнь. Это уже был во многом другой круг, к которому Шишков не принадлежал и которому пытался всячески противостоять, приглашая митрополитов и епископов в Российскую академию для научной деятельности и создания словарей. Он развернул вообще огромную издательскую программу, в том числе — по вопросам, связанным с церковнославянским языком и изданием древних литературных памятников. Николай Михайлович Карамзин поначалу был его заклятым врагом, потом же смягчил позицию до более консервативной, и Шишков протянул ему руку дружбы. А так, карамзинисты говорили, что Академия издает справочник исторический, а не словарь живого языка. А.Ф. А потом появился Пушкин…
Александр ПЫЖИКОВ. Величие Александра Сергеевича Пушкина в плане русского языка Шишков сразу оценил и предложил ему быть членом литературной Российской академии — этот факт говорит как раз в пользу Шишкова, на которого при жизни было возведено так много несправедливых поклепов, упреков в ретроградстве и так далее. Уваровско-бенкендорфский круг, как я его называю, относился с подозрением и к Пушкину. Родители хотели его отдать в иезуитское заведение, но не отдали, и Пушкин учился в Царскосельском лицее… Он был «инкорпорирован» в совершенно другой круг. Поэтому и Пушкин, и Шишков вызывали беспокойство у обер-прокурора Святейшего синода Протасова, тоже воспитанника иезуитов, как и многие из окружения Николая I. Шишков еще попал под горячую руку со своей проповедью идеи славянского единства. Ни Александр I, ни Николай I к этому готовы не были, потому что многие славянские народы находились тогда в составе Австрийской империи, которая позже станет Австро-Венгерской. Только Александр II впоследствии развернет эти идеи до славянофильской государственной политики. А.Ф. Шишков, получается, смотрел далеко вперед? Александр ПЫЖИКОВ. Да, он еще тогда говорил, что нужно устроить кафедры славяноведения, перевести на них наиболее видных славистов из Пражского университета: Ганку, Шафарика и других… Но ни один из них так и не воспользовался его приглашениями, славянские научные лидеры проявили почему-то сдержанность. После смерти Шишкова в 1841 году Российская академия была присоединена в качестве Отделения русского языка и словесности к Императорской Санкт-Петербургской академии наук. Ее президент Дмитрий Блудов, к счастью, во многом придерживался установок Дашковой. А.Ф. То есть всячески поддерживал, укреплял… Александр ПЫЖИКОВ. Укреплял, как это делали и академики-секретари Иван Лепехин, Никита Соколов, который, кстати, был выходцем из семинаристов. А до этого в Петербургской академии ведущую должность академика-секретаря лет девяносто занимало семейство Эйлеров, весьма прохладно относившееся к Российской академии.
Лепехин оставил четыре тома описаний своих поездок по стране, я их смотрел в Исторической библиотеке, это замечательное издание, на которое вряд ли был бы способен иностранец. Его преемник на посту академика-секретаря Соколов ездил по России с немцем Палласом, к которому благоволила Екатерина II. Из изданных Палласом записок о своих путешествиях, по сути, две трети — плоды трудов Соколова, ведь Паллас плохо знал русский язык. Но в целом Российская академия так и осталась на этаже высокой книжности, не захотев спускаться на фольклорный этаж. Это сделал Владимир Иванович Даль, словарь которого затмил словари Академии. А.Ф. Возможно, в начале XIX века еще не сложилась культура экспедиций — «снимания» устной речи, не было системы ее классификации, в целом не было такой методологии? Александр ПЫЖИКОВ. Да, конечно, не было. Известный филолог Борис Андреевич Успенский в монографии 1985 года заметил одну потрясающую вещь. Он писал, что Ломоносова посылали за границу учиться, помимо физики, химии и так далее, — русскому языку! Это удивительная мысль! Оказывается, русскому языку в первой половине и середине XVIII века учили иностранцы. Например, в морском кадетском корпусе в разряд общей подготовки включалось обучение русскому языку. Я не поленился и, чтобы это проверить, взял тома «Истории Семеновского и Преображенского полка», где задокументировано все: от Петра I до середины XIX века, — и увидел, что русский язык солдатам полковых школ преподавали сплошь иностранцы, немцы и французы! Что за этим кроется, я не знаю, и Успенский ответа тоже не дает. А.Ф. А это перекликается с мыслями Сталина в его работах о вопросах языкознания, где он указывал, что язык армейской системы управления должен быть точным и понятным, исключающим какие-либо разночтения, то есть одни и те же слова должны обозначать одни и те же явления, иначе команды в ходе военных операций невозможно будет донести. И не удивительно, что рекрутов из разных мест учили единому языку, ведь они могли быть носителями разных говоров и диалектов, даже украинский язык есть диалект русского языка. Александр ПЫЖИКОВ. Да и много других народов составляли население империи: мордва, чуваши… А.Ф. Поэтому здесь была своя логика. А как обозначились явные славянофилы, о которых мы уже знаем многое? Один из них, Аксаков, выпускал газету «День», кстати.
Александр ПЫЖИКОВ. Они приняли эту эстафету. А.Ф. Они были структурно связаны с Академией, или все-таки капилляры к ним шли от других слоев?.. Александр ПЫЖИКОВ. Поколение Хомякова, Киреевского и Самарина не могло в силу возраста быть в той Академии, оно еще только начинало жизнь. Отец славянофилов Аксаковых Сергей Тимофеевич оставил воспоминания о последних годах Шишкова, который умер почти полностью слепым. А.Ф. То есть они были семейно близки? Александр ПЫЖИКОВ. Да. Спустя несколько лет, с середины 1840-х годов, начало оформляться славянофильство как общественное течение. Оно возникло не в Академии, которая в 1841 году перестала существовать, а было связано непосредственно с носителями этого мировоззрения — новыми, яркими людьми. И то, что концепцию «Православие. Самодержавие. Народность» создали бывшие воспитанники иезуитов, говорит о неоднородности истоков славянофильства. Хомяков и его славянофильская «гвардия», следуя линии Шишкова, были, по сути, оппозиционерами. И Хомякова, и Самарина сажали под домашний арест, за ними следили. Только при Александре II все несколько изменилось, тут уже закончилась эпоха Николая I, когда идеологический бал во многом правили выученики иезуитов. Насколько эта борьба отражалась на политике — тут можно спорить, но общий концептуальный язык найден не был. Это факт… А.Ф. И сегодня есть славянофилы, есть западники. Есть и иезуиты, которые сидят и иезуитствуют». Ну а в терминологии автора, иезуиты и западники — это «либерасты» (сторонники неолиберальных воззрений и обладатели менталитета меньшинства), а славянофилы — это либералы (сторонники классического либерализма и обладатели менталитета большинства). Так что, как ни крути, а в приведенной выше статье говорится именно об идеологии, а совсем не об истории создания Российской академии. А современные западники и иезуиты сидят и не только «иезуитствуют», но еще и «либерастничают». И поймите главное — обладатели менталитета большинства совсем не обязательно должны являться ярыми коллективистами. Каждый из них может быть ярким индивидуумом, но главным для них является твердая Вера, что БОЛЬШИНСТВО ВСЕГДА ПРАВО. Именно в этом и состоит их главное отличие от «либерастов», которые уверены, что правым может быть только меньшинство (и они в это меньшинство входят). Как говорится, «каждому — свое». В любом случае, и либералы могут стать «либерастами», и наоборот (это перемещение в нашем мире постоянно присутствует).
Да, «заметное меньшинство» всегда активнее большинства, и именно оно показывают пример окружающим (впрочем, из любой группы людей всегда можно выделить и совсем неактивное меньшинство). Но правым любое меньшинство становится только в одном случае — если его примеру последует большинство. А это случается нечасто и только тогда, когда мысли данного меньшинства совпадают с мыслями большинства. Именно про это обстоятельство чаще всего и забывают «либерасты». В девяностые годы прошлого века большинство поддерживало мысли меньшинства («либерастов» в России в тот период было больше половины), что и послужило главной причиной смены ориентиров в обществе. А сегодня подавляющее большинство русского народа — это либералы, а не «либерасты» (последних в современной России меньше 3%). И потому, нынешние «либерасты» не правы! Но понять этого они не могут (просто они еще не сменили свой менталитет меньшинства на менталитет большинства, как многие другие). В любом случае, «люди всякие важны, люди всякие нужны», пригодятся и «либерасты» (из них выходят неплохие начальники, так как они хорошо умеют подчиняться в отличие от либералов). Однако будь Вы хоть кем, но истинное положение дел в нашем мире обязан знать каждый, иначе можно и заплутать. Что, собственно, и сделали наши нынешние «либерасты», и автору их искренне жаль.